Эта сила
возносила человеческое сознание с его мифологическими представлениями над
всеми ограничениями реальности, и она же была первой наставницей
человечества в великом и полном значения искусстве; она же, словно десница
Бога, пронесла человечество над первыми, низшими ступенями развития
(которые должно мыслить предшествующими высшим чисто логически) и вдохнула
величие даже и в более поздние порождения древности, до сих пор
недосягаемые для новейших времен. Ибо пока сознание, возвышаясь и
расширяясь, не обрело еще вновь того отношения к великим силам и энергиям,
в каком древность пребывала сама собою, до тех пор стоит придерживаться
всего того, что в непосредственной действительности могут почерпнуть тонкое
чувство и такт. Правда, ныне говорят не только о христианской философии, но
и о христианском искусстве. Однако искусство - это искусство; оно по своей
природе искони мирское и языческое, а потому и в христианстве оно ищет не
частное содержание, но то универсальное, которое связывает его с
язычеством. Пока же можно считать добрым знаком, что искусство среди
сюжетов, какие предоставляет ему откровение, начинает выбирать те, что
выходят за рамки ограниченно-христианского,- события вроде смешения языка,
возникновения народов, разрушения Иерусалима и другие, где художнику не
приходится особо подчеркивать великую всеобщую взаимосвязь.

Хотя я и не могу по-настоящему останавливаться на этом предмете, замечу все
же, что философия мифологии, пребывающая в необходимой сопряженности с
философией истории, образует и основание, без которого не в состоянии
обходиться философия искусства. Ведь философия искусства неизбежно должна
заниматься предметами художественного и поэтического изображения - это даже
одна из ее первейших задач. А тогда нельзя будет не потребовать некую
изначальную поэзию, какая предшествовала бы любому изобразительному и
поэтическому искусству и, в частности, измышляла и порождала бы его
материал. Однако то, в чем можно видеть подобное изначальное порождение
идей, какое предшествовало бы любой сознательной поэзии, создаваемой по
всей форме, обнаруживается только в мифологии. Для нас неприемлемо выводить
мифологию из поэтического искусства, но в то же время очевидно для нас, что
мифология ко всякому позднейшему свободному творчеству относится именно как
такая изначальная поэзия. Поэтому один из главных разделов любой
всеобъемлющей философии искусства всегда будет разбирать природу и
значение, а стало быть, и возникновение мифологии - в лекциях по философии
искусства, какие я читал пятьдесят лет назад, такой раздел был, и его идеи
часто воспроизводили в более поздних исследованиях мифологии. Среди причин,
столь чрезвычайно благоприятствовавших греческому искусству, первой следует
назвать сами свойства присущих ему и данных прежде всего мифологией
предметов: с одной стороны, они принадлежали высшей истории и иному порядку
вещей, нежели здешнему случайному и преходящему, а с другой - находились во
внутренней, сущностной и постоянной сопряженности с природой. С позиций
искусства всегда ощущалась необходимость таких реальных существ, которые
вместе с тем были бы принципами, всеобщими и вечными понятиями,- таких,
которые не просто означали бы их, но были бы ими; философии надлежит
продемонстрировать возможность таковых. Язычество внутренне чуждо нам, но
ведь и с непонятым христианством не достигнешь тех художественных высот.
Слишком рано заговорили о христианском искусстве, находясь под внушением
односторонне-романтического настроения. Но как же много зависит именно от
этого - от христианства, которое было бы понято, и разве в наши дни, в
нашем хаосе, не тяготеет все, с сознанием или не ведая того, именно сюда?

Художественное творение тем выше, чем более создает оно одновременно
впечатление известной необходимости своего существования, но только вечное
и необходимое содержание снимает в чем-то случайность творения. Чем больше
исчезают предметы, какие были бы поэтичными сами по себе, тем случайнее
становится сама поэзия; не сознавая своей необходимости, она тем более
стремится скрыть свою случайность в бескрайности производства и придать
себе видимость необходимого. Мы не можем преодолеть впечатления случайности
даже при виде самых солидных, весомых произведений нашего времени, тогда
как в творениях греческой древности выражаются не только необходимость,
истинность и реальность предмета, но равно и необходимость, стало быть
истинность и реальность художественного производства. Перед ними не
спросишь, как перед столь многими созданиями позднейшего искусства: зачем,
для чего все это? Умножение производства не возвысит мнимую жизнь до
действительной.