В последнем пробовал
свои силы - по примеру многих древних - Гейне; он был первым, кто все же
счел необходимым пояснить происхождение мифологии в качестве такого учения.
Для Гейне не составило никакого труда посчитать философа творцом такой
мифологии, и первоначальное содержание мифологии - это для него более или
менее связные философемы, относящиеся к строению мира. Зевс отнял у Кроноса
трон, а по некоторым рассказам, оскопил его - это значит (я, может быть,
передаю слова Гейне не вполне точно), что творящая природа некоторое время
производила на свет все дикое, колоссальное (скажем так - все
неорганическое); наконец, настал такой момент, когда это производство
колоссальных масс прекратилось и вместо неуклюжих и бесформенных масс стало
порождаться органическое. Прекращение бесформенного производства - это и
есть оскопление Кроноса; сам же Зевс - это уже сложившаяся и порождающая
сложившееся природная сила; дикая, первородная сила им ограничена,
сдержана, и ее дальнейшие порождения пресечены. Несомненно, здесь есть
смысл, который не стыдно излагать, и такие приемы объяснения можно считать
предварительными упражнениями; в прежние времена подобные подходы были
способом хотя бы как-то убедиться в реальном содержании мифологии. Если же
спросить теперь, как это философам пришло в голову облечь в такую форму
свои ценные выводы, то Гейне старается, насколько это возможно, устранить
здесь всякую искусственность,- философы будто бы не по своей воле избрали
такой способ изложения, но по настоянию других или даже по принуждению:
отчасти древним языкам недоставало научных выражений для обозначения
всеобщих принципов, причин, и бедность языка вынудила их выражать
абстрактные понятия в лицах, логические и реальные отношения - в образе
зачатия и порождения, отчасти же они сами были так захвачены своими
предметами, что стремились представить их слушателям как бы драматически, в
обличье действующих лиц.

Сами же они - эти гипотетические философы - знали, что говорят не о
действительных лицах. Однако как же эти созданные ими личности стали
реальными, а вместе с тем - Богами? Вследствие естественного недоразумения,
которое, как можно полагать, было неизбежным, коль скоро представления
философов достигли ушей тех, кому не была ведома тайна их происхождения.
Однако Гейне представлял себе этот переход совсем иначе. Олицетворения
были, и их хорошо понимали все, кто знал самый смысл. Тут поэты и заметили,
что если рассматривать такие олицетворения как реальных лиц, то они дают
материал для всякого рода забавных сказок и повестей, так что можно
надеяться на то, что народ, любящий развлекаться, усвоит их; Гейне даже
склоняется к тому, чтобы приписать самому Гомеру это преобразование мифов с
философским значением в простые рассказы. Гомер будто бы еще знал
философский смысл всех этих историй, если судить по случайно вырывавшимся у
него замечаниям, но только он скрывал свое знание; будучи поэтом, он
прекрасно понимал, какими преимуществами обладает, если значение будет у
него только отдаленно просвечивать,- ведь народ не любит философских идей и
ему гораздо больше по нраву история без всякого значения, но при известном
разнообразии предметов и событий. Так-то мифологические личности и
приобрели независимость от всякого научного значения, какое было присуще им
у поэтов, и достигли той бессмысленности, в какой только и знают их в
народных верованиях.

Замечательное обстоятельство - самим грекам происхождение мифологии не было
понятнее, чем нам, хотя они были ближе к ее истокам; и греческий
естествоиспытатель не был к природе ближе, нежели ученый наших дней. Ведь
уже во времена Платона делались, хотя бы отчасти, попытки совершенно
сходных толкований мифологического предания, о чем Сократ говорит Федру:
для таких толкований, чтобы провести их во всем последовательно, потребен
муж мучительного трудолюбия, счастью которого не позавидуешь; потому что
нужно очень большое время, чтобы таким доморощенным рассудком (a g r o i k
o V s o j i a ) согласовать все и придать всему некую вероятность,- не у
каждого есть на то досуг, когда можно заниматься чем-то более серьезным и
важным (Phaedr. 229; R. P. III, 391 d).

Совершенно сходным способом философ-академик высказывается о трудах
подобных толкований, имея в виду стоиков, ибо замечательно то, что в конце
концов на философской сцене в Греции и Риме остались только две системы -
эпикурейская и стоическая, которые и разделили между собой толкование
историческое, или евгемеровское, и толкование естественнонаучное. Стоики
допускали, правда, обожествление совершивших великие подвиги людей там, где
такое происхождение Богов казалось очевидным, как в случае Геракла, Кастора
и Поллукса, Эскулапа и т. д. Но более глубокие стороны истории Богов,
как-то: оскопление Урана, победа Юпитера над Сатурном, они объясняли чисто
физическими, природными отношениями.