Такие существа именовались
Богами лишь в несобственном смысле. Сам Юм признает это, говоря так: "Если
хорошо разобраться, то эта мнимая религия просто атеизм, смешанный с
суеверием. Эти предметы почитания не имеют ни малейшей связи с нашей идеей
божества". В другом месте он высказывается так: если отнять у веры старой
Европы Бога и ангелов (как послушные орудия божества, их нельзя мыслить
помимо него) и оставить фей и кобольдов, то получится вера, подобная тому
мнимому политеизму.

После такого не терпящего возражений заявления Д. Юма мы вправе объединить
все прежние способы объяснения мифологии под рубрикой "иррелигиозных" и на
этом кончить разговор о них, и столь же ясно, что мы лишь теперь переходим
к объяснениям религиозным как предмету совершенно нового развития.
Последнее звено в развитии относилось лишь к вопросу, какие способы
объяснения могут быть названы религиозными, какие нет. Здравый рассудок
говорит: политеизм не может же быть атеизмом, настоящий политеизм не может
быть чем-то таким, в чем вовсе нет теизма. Настоящими, в собственном смысле
слова, Богами могут называться лишь те, в основе которых лежит Бог, пусть
разделенный множеством промежуточных звеньев или еще как-то. И в этом ничто
не переменится, если мы решимся сказать: мифология - это лжерелигия. Потому
что лжерелигия - это отнюдь не отсутствие религии, подобно тому как и
заблуждение (по крайней мере то, что заслуживает такого наименования) - это
отнюдь не полное отсутствие истины, но лишь сама же истина, только
извращенная.

Мы высказываем тем самым, что требуется нам для подлинно религиозного
взгляда, и тут тотчас же встает трудность реализации такого способа
объяснения,- она лишь и показывает нам, по каким причинам более ранние
толкователи столь решительно отступали перед религиозным значением
мифологии и почему они были готовы идти на крайность и скорее смириться с
какой-нибудь нелепостью, нежели признать нечто собственно-религиозное в
мифологии или хотя бы в якобы домифологических представлениях, о которых
сам Юм отзывается так, что в них вовсе отсутствует Бог. Ведь отступать
перед трудностями, кажущимися непреодолимыми, и искать обходных путей - все
это в природе человека; только когда увидишь, что ложные средства
облегчения себе задачи ни на что не годны, тогда сдаешься перед неизбежным
и неоспоримым.

Коль скоро мы предпосылаем подлинно религиозное значение мифологии как
изначальное, мы должны объяснить трудность - каким образом в основе
политеизма мог лежать Бог. Здесь открываются различные возможности,
обсуждение которых будет нашим ближайшим делом. Ибо, коль скоро остался
лишь религиозный взгляд на вещи, мы останемся в его пределах и посмотрим,
каким образом сможем реализовать его, и здесь мы вновь будем стремиться
исходить из первой возможной предпосылки, с помощью какой можно понять
изначально религиозное значение мифологии.

Но первая возможная предпосылка - это всегда такая, какая содержит меньше
всего допущений, т. е. в данном случае менее всего предполагает
действительное познание Бога, а предполагает лишь потенцию или зародыш
такого познания. В качестве потенции сама собою напрашивается notitia Dei
insita, идущая еще от древних (раньше во всех школах учили этому понятию);
с нею на деле невозможно связать иное понятие, нежели лишь potentia
наличествующего сознания Бога, которое, однако, в самом себе содержало бы
необходимость перехода в actus, т. е. возвышения до действительного
сознания Бога. Вот тут-то, наверное, и находится момент, где
инстинктообразное возникновение мифологии (затронутое нами выше) могло бы
достичь определенности понятия,- тогда религиозный инстинкт порождал бы
мифологию,-ибо что иное дoлжно понимать под таким чисто общим и
неопределенным ведением Бога? Всякий инстинкт сопряжен с поисками предмета,
с каким он сопрягается. По таким попыткам наощупь, наугад отыскать Бога,
какого требует темное влечение, можно было бы, как представляется, без
особой затраты сил понять, что такое политеизм в реальности. Между тем и
здесь нет недостатка в ступенях.

Непосредственным предметом человеческого познания остается природа, или
чувственный мир; Бог - это только неясная цель, к которой стремятся и
которую поначалу ищут в природе. Излюбленный способ объяснения
обожествлением природы как раз и обрел бы себе место здесь, потому что
такому обожествлению должно же предшествовать по меньшей мере прирожденное
темное ведение Бога. Раньше мы не могли вести речи о таком способе
объяснения. Если предположить религиозный инстинкт, то станет понятно, что
сначала человек мнит найти Бога (которого ищет) в вездесущих стихиях и
созвездиях, оказывающих на него могучее и благодетельное влияние, затем
постепенно, чтобы приблизить к себе Бога, спускается на землю, представляет
себе Бога даже в неорганических формах, иногда же в органических и
определенное время даже думает, что может вообразить его в формах
животного, и, наконец, представляет его себе в чистом образе человека.