Его ругают, обвиняют и пр. не "вообще", а совершенно конкретно – определенными словами, с определенными интонациями, что-то недоговаривая, что-то подтасовывая, где-то перегибая палку и пр.

Коммуникативный анализ должен восстановить фигуру Внутреннего Критического Родителя во всей ее реальности и конкретности, и решать эту задачу нужно очень "качественно": фантазии или приблизительность, основанные на "пустом" теоретическом знании, здесь не сработают. Чтобы можно было рассчитывать на терапевтический успех, нужно восстановить реальную коммуникацию, ту самую, в которой наш клиент является Подгрызленным.

Материал личной истории клиента здесь может быть полезным, но не решающим. Бывает, конечно, что Грызла оказывается довольно точной копией с яркого прототипа, но не менее часто она является более или менее "собирательным" образом. Как справедливо подчеркивают гештальттерапевты, весь необходимый материал у клиента всегда имеется прямо "здесь и теперь": Грызла, как бетховенский сурок, "всегда со мною".

Спрашивается, далее, кто в клиенте может сказать нужную фразу, увидев в Грызле Неблагополучного Ребенка? Ясно же, что это не Подгрызленный (тот сколько бы ни говорил, это – пустое хныканье).

Сказать это может лишь Взрослый.

В следующей главе вышеизложенное будет теоретически описано как выход в мета-коммуникацию (что, с нашей точки зрения, и составляет основную функцию Взрослого по отношению к коммуникации Родителя и Ребенка), пока же подчеркнем, что этот разговор Взрослого с Грызлой тоже должен быть реальным: столь же реальным, сколь реальной оказывается для клиента (и для свидетелей процесса) восстановленная фигура Грызлы.

Такой реальный "взрослый" разговор со своей Грызлой может потребовать от клиента определенного мужества. Дело не только в том, что клиент может бояться своей Грызлы. Это – пол-беды. Хуже, что клиент боится за свою Грызлу и за себя такого, каким он привык быть.

Ведь разобравшись со своей Грызлой, "уволив" ее (а может быть, если хватит смелости, вообще убрав из штатного расписания своего "штаба" должность Грызлы), человек станет совсем другим, и никогда уже не будет таким, каким был раньше: нытиком, неудачником, не способным сделать то, что нужно, и виноватым по этому поводу, и т.д. и т.п.

Этот экзистенциальный страх был описан древнегреческими философами еще две с половиной тысячи лет назад. Во времена древнегреческого Просвещения, когда появилась мода на учителей мудрости, "софистов", был зафиксирован следующий диалог между кандидатом в ученики и предполагаемым учителем:

— Ты обещаешь сделать меня лучше, чем я есть сейчас?

— Да, конечно.

— Значит, я стану другим?

— Да, конечно.

— Значит, меня, такого, каков я сейчас, не станет?

— Да, конечно, ты же станешь лучше!

— Значит, ты хочешь уничтожить, убить меня, – такого, каков я сейчас?!

Однако современная жизнь предъявляет человеку экзистенциальные вызовы и требует от него сохранения "мужества быть" независимо от происходящих внутри и вокруг изменений в неимоверно большей степени, чем жизнь в благополучные, "классические" эпохи. И если не закрываться от этих вызовов подушкой "одномерности" [7], приходится чуть ли не повседневно (а то и чаще) совершать экзистенциальный выбор того или иного масштаба. Впрочем, на то он и экзистенциальный, чтобы внешний масштаб был не так уж важен. Важно, что современному человеку для того, чтобы просто "нормально" жить, нужно постоянно меняться. "Такова, – как говорил один литературный герой, – селява".


>


--------------------------------------------------------------------------------


Глава 3
РЕБЕНОК, РОДИТЕЛЬ, ВЗРОСЛЫЙ:
ЭЛЕМЕНТЫ ТЕОРИИ КОММУНИКАТИВНОГО ПОДХОДА


В предыдущей главе мы убедились, что берновская схема эго-состояний – Ребенок, Родитель, Взрослый, – являющаяся краеугольным камнем трансакционного анализа, играет важную роль и в коммуникативном подходе. Читатель, хорошо знакомый с этими берновскими понятиями и размышлявший над ними, мог также заметить, что в коммуникативном подходе они используются не совсем так, как в трансакционном анализе.

Берновская схема эго-состояний совмещает в себе ряд совершенно различных психологических действительностей. Конечно, в таком соединении различных сторон предмета в одной схеме есть свои преимущества. В частности, как часто подчеркивает Берн, это простой язык, который может усвоить любой клиент (то есть американец среднего умственного развития), и на котором терапевт после этого сможет с ним разговаривать, указывая ему на моменты, существенные для аналитического и психотерапевтического процесса.

Но если мы хотим понять суть дела, нам необходимо различить те действительности, которые "сплющены" в схеме. В этой главе мы начнем их рассмотрение, однако нужно иметь в виду, что это рассмотрение – как всякое изначальное изложение теории – будет происходить на гораздо более абстрактном уровне, чем практическое введение, бывшее содержанием предыдущей главы.