Вернемся к нашему клиенту (или к нам самим, если мы занимаемся аутотерапией). Часто возможно исключение ряда паттернов игрового поведения, связанных с неоправданным вмешательством в жизнь других людей: непрошеных советов, неуместных требований, неоправданных надежд на помощь или понимание и пр.

Полезно начать (и продолжать!) такого рода работу, как для того, чтобы реально очищать свое жизненное пространство, так и для того, чтобы все более реально ощущать тяжесть игрового поведения и возможность от них освободиться.

Однако часто после всего этого мы сталкиваемся с паттернами, которые не поддаются простому "элиминированию". Постановку психотерапевтической проблемы приходится продолжать.

Как я уже говорил, в основе глубоко укоренной игры лежит, как правило, внутренний конфликт, связанный с какой-то фрустрацией. Игровая трансакция оказывается проецированием этого конфликта вовне.

Известная нам схема "крана" (активный импульс – заслонка – регулятор) позволяет, в качестве гипотезы, описать "внутреннее принуждение к игре" как неполную интериоризацию "регулятора", – такую, что при одновременном существовании в индивиде побуждения и запрета они циклически взаимодействуют друг с другом только через внешнюю псевдо-реализацию. Таким образом, игра является для ее инициатора действительно совсем не тем, за что ее принимает Адресат: это безнадежная, но компульсивно-неизбежная для Адресанта попытка использовать Адресата в качестве ручки заведомо неисправного крана [11].

Возвращаясь к игре "Да, но...", можно с точки зрения нашей гипотезы описать ее следующим образом. У индивида существует одновременно как побуждение просить совета, так и (заведомый) запрет на его использование. Притом эти силы не взаимодействуют непосредственно внутри самого индивида. Поэтому он реализует их во внешнем поведении, причем таким образом, что реакция на внешнюю реализацию одной "программы" автоматически вызывает другую: попросив совета и получив его, Игрок обязательно должен его отвергнуть, а отвергнув некий совет, он должен тут же снова просить совета.

Из этой гипотезы следует, в частности, что описание "внешнего рисунка" игры, сколь бы оно ни было ярким и "хлестким", совершенно недостаточно для терапии и даже для ее аналитической части (в этом состоит одна из причин многих неудач). Нужно выяснять, как "устроена" каждая из конфликтующих "программ", какие конкретные побуждения и коммуникативные позиции за ней стоят. (Сам Берн, как человек аналитически очень глубокий, а кроме того, – что не менее важно, – безусловно добрый, такие вещи, наверное, просто сразу "видел".)

Продолжая наш пример, мы можем выяснить, что совета может просить, скажем, неуверенный в себе Заблудившийся Ребенок. Тогда рисунок игры может быть проинтерпретирован следующим образом: Ребенок подходит (или подбегает, в зависимости от темперамента) к каждой встречной тете, спрашивая: "Не ты ли моя мама?" – но шифруя это под вопрос вроде: "Куда мне пойти?" (мама-то хорошо знает, что идти надо бы домой, и знает, где дом); при этом он заранее как бы видит, что эта тетя – вовсе не его мама, только очень страшно сразу отказаться от волшебного "а вдруг?" (вдруг, например, не только мама знает, где мой дом и как туда идти). Однако, все-таки вполне убедившись, что эта тетя – не мама ("Не знает она, где мой дом"), нужно бежать дальше искать "маму", то есть спрашивать следующую тетю, куда идти...

Но тот же рисунок игры "Да, но..." может разыгрываться при совершенно других позициях. Адресантом игры может стать Экзаменующий Родитель со сценарием Дракона-Пожирающего-Принцесс (то есть, например, человек с сексуальными проблемами: "пожирает", потому что не может позволить себе сексуальные отношения), а Адресатами – кандидатки в Хорошие Девочки со сценарием неудачниц ("Разве не ужасно, что я тоже не сумела ему помочь!").

Естественно, количество вариантов (при одном и том же внешнем рисунке игры) бесконечно. Игровой сценарий в этом смысле – что-то вроде линзы, в которой сходятся разные лучи. Таким образом, в серьезной терапии игру нужно рассматривать лишь как симптом, и, не останавливаясь на ее внешнем рисунке, "копать глубже".

Кстати, можно предположить, что такого рода полный, то есть доведенный до реальных мотивов анализ уже сам по себе до некоторой степени терапевтичен, во всяком случае – для аналитика: если любитель обвинять ближних в "играх" за раздражающей его истеричкой, продолжающей играть в "Да, но..." (хотя ей это уже не раз "поставили на вид"), сумеет увидеть такого Заблудившегося Ребенка, и если при этом он сам еще не дошел до такой степени раздражения или обиды, чтобы потерять остатки Взрослости, – его реакция может сильно измениться.

Схематически техника дальнейшей терапевтической работы такова. Сначала конфликтующие "инстанции" тщательно отделяются друг от друга, "расплетаются". При этом присутствие терапевта (внешнего или внутреннего) должно обеспечить им безопасность и "право голоса". Затем их нужно усадить за "круглый стол" [12], где они имеют возможность обнаружить, что у них есть некая общая действительность и общие интересы, в чем-то совпадающие, в чем-то конфликтующие.