Вот, например, преуспевающий молодой бизнесмен приближается к вершине успеха и "вдруг" делает какие-то ошибки, "почему-то с ним это происходит", и следует полный обвал, полный крах, он остается нищим, а потом начинает все с начала. Это – сценарий Сизифа. Когда, повторив этот сценарий несколько раз, он приходит к психотерапевту, тот показывает ему, каким образом он сам это делает. Не то чтобы с ним это "случилось", как он раньше думал, а – "смотри, ты сам это сделал". И за этим стоит твой "сценарий".

Но при этом Берн существенным образом отступает от греческой модели. Козел со своим сценарием ничего сделать не может, его ситуация действительно "роковая", и помочь ему ничем нельзя. В этом, по классике, "величественность" трагедии. А клиент приходит к Берну и не без оснований надеется на реальную помощь. Правда, Берн ориентируется не на греческую трагедию, а на Шекспира, и в этом состоит намек на то, почему для современного человека такая помощь становится возможной.

Что отличает Гамлета от жертвенного козла?

Вы, наверное, помните, что у Шекспира на сцене воздвигается вторая сцена, и на ней участникам основной сцены демонстрируется то, что Берн называет "протоколом", – сценическая схема того, что происходит в реальности основной сцены. И все фигуранты основной сцены это видят и все понимают. Вот сидят они все, и все знают, что Гамлет знает, кто и как убил его отца, и сам он знает, что они знают, что он знает. Только они не дают ему обратной связи по поводу того, что они все понимают. В отличие от него они, – если воспользоваться фрейдовским термином, – это "вытесняют".

И вот в каком положении оказывается Гамлет. Если он теперь им просто отомстит, он перейдет на тот уровень бытия, где рефлексии, то есть понимания сценария в целом, нет. Он окажется таким же "козлом", как они, пассивным "героем" драмы, который ведом своим роком к страшному концу. А Гамлет-то обрел совершенно иной уровень бытия, он в своей рефлексии видит весь сценарий в целом. Это – один из глубинных смыслов пресловутого монолога "То be, or not to be".

Однако он лишь на полпути. Ему не хватает, во-первых, полного понимания судеб и предназначений, он видит только один срез сценария – убийство отца (как Фрейд – свой эдипов комплекс), поэтому он колеблется, не видя ни причин, ни следствий. Это то, чего он взыскует и не находит. И, во-вторых, что еще важнее, у него нет власти изменить сценарий. У него вообще нет власти, потому что, убив его отца, заодно у него отняли власть.

Он оказывается в безвыходном положении, потому что, хотя он все знает, но, если опустится до мести, то потеряет уровень своего бытия, оказавшись просто участником интриги на ее исходном уровне. Хуже того, даже если он их всех поубивает, они все равно ничего не поймут, а он, по своему уровню бытия, жаждет не мести, а понимания. И обменяться своим пониманием ему не с кем. В частности, в этом драма его отношений с Офелией: она, конечно, девушка, приятная во всех отношениях, но она тоже ничего не понимает, она не находится на его уровне бытия. Он там один, и без власти. И поэтому, он, естественно, проигрывает.

Но тут приходит Берн и говорит, что если бы этих шекспировских героев протерапировать, получились бы, наверное, художественно мало убедительные пьесы, но зато гораздо более счастливая жизнь. Как это возможно?

Урок Гамлета учит нас прежде всего тому, что если мы хотим работать со сценарием, нам нужна фигура, обладающая как рефлексией, то есть пониманием сценария, так и властью, причем, – что самое главное, – фигура, внутренняя для сценария. Например, мы можем предложить начинающему терапевту, который работает со своей Грызлой, прийти в какую-то достаточно яркую ситуацию проявления этой Грызлы психотерапевтом.

Он вспоминает себя маленьким, лет шести, мать кричит на него, чтобы он больше не смел раскрывать рот, когда в "доме гости, – и тут в эту ситуацию приходит он же, но только взрослый и с дипломом какого-нибудь Гештальт-института. Только важно, чтобы он пришел именно внутрь этой ситуации. Для матери психотерапевт – большой авторитет, против него она не попрет. Во всяком случае она будет его слушать. А ему должно хватить ума не заткнуть мать, как она пытается заткнуть его-маленького, а так поговорить с мамой и сыном, чтобы всем стало хорошо, чтобы все – хотя бы на минуту, в рамках этой "волшебной" ситуации – почувствовали себя ОК.

3
Вернемся, однако, к эмпатии и слиянию.

Современный человек – законный наследник Гамлета. Его сценарий непременно включает рефлексивные фигуры, причем, как правило, в заглавной роли. Он не может быть, как герой Мольера, просто скупым. Если он скуп, то, зная за собой этот грех, он всячески старается практиковать щедрость, а скупость свою прячет в задний карман домашних брюк. Более того, сознавая каким-то образом, что щедрость его компенсаторная, а потому – плохо регулируемая и тем опасная для кошелька, он поверх этой показной щедрости тщится сформировать приличествующего его общественному положению бережливость, и, может быть, ему это даже удается.