Развитие этого рассуждения и приводит Л. Витгенштейн к его знаменитому тезису (тезису 4): о чем вообще может быть сказано, может быть сказано ясно.

Но о чем можно сказать ясно? Где этот критерий ясности? Стандартная (позитивистская) интерпретация тезиса 4 содержит еще одну неявную предпосылку, что критерий ясности совпадает с научностью (наукой): т.е. правом на разговор обладает только наука, возможна только научная ясность. В отличие от философии, которая только неоправданно затемняет мир фактов. Поэтому неслучайна следующая витгенштейновская характеристика философской деятельности, которая редуцирует философию к науке: «правильный метод философии, собственно, состоял бы в следующем: ничего не говорить, кроме того, что может быть сказано, то есть кроме высказываний науки...» . Обладает ли наука таким исключительным правом на разговор?

Попробую обосновать свою мысль, которая связана с «фальсификацией» тезиса о якобы «ясности» науки, на достаточно простом примере (в силу этого результаты этого анализа можно обобщить). Вот, например, передо мной предмет, который называется «столом». Имею ли я право на высказывание следующего факта (предложения): «Я вижу стол». Если принять первый тезис Л. Витгенштейн, то «логика» мышления во многом задается «логикой» языка («границы моего языка означают границы моего мира» ; «логика заполняет мир; границы мира суть ее границы…» ). В языке есть предложение «я вижу стол», следовательно, первичный анализ должен браться именно за анализ этого предложения. Но удовлетворяет ли этот факт критерию ясности? Вот что о факте «видения» предметов говорит М. Мамардашвили: «Допустим, что мы видим дом. Но если мы вдумаемся, видим ли мы его в действительности, то окажется, что не видим. То есть мы можем видеть всякий раз лишь какую-то часть дома, в зависимости от выбора точки наблюдения. Это может быть его крыша, та или иная стена, двери и т.д. И, тем не менее, мы говорим, что видим дом».

Анализ предложения показывает, что высказывание «факта» в смысле Л. Витгенштейн (некоторое со—бытие двух объектов: «Я» и «СТОЛА») предполагает постулирование дополнительного, гипотетического — «неясного»! — механизма: например, «механизма идей» Платона, который позволил бы объяснить этот факт синтезирования целостного предмета человеком, который на физиологическом (биологическом) уровне никаких целостных (трехмерных) предметов не воспринимает. «Идея «столовости» «включает» нас в определенную заданность (форму), позволяющую нам воспринимать стол именно в качестве стола, кровать (идея «кроватности») — в качестве кровати... . С другой стороны, другой «объект» — «Я» — также должно быть синтезировано с помощью аналогичного — «неясного» — механизма. Как отмечает И.Кант, любое наше опытное знание предполагает трансцендентальную апперцепцию (т.е. сопровождается дополнительным фактом: «Я мыслю», что в данном случае может быть выражено так: «Я вижу этот дом, и знаю о том, что мое «я» обладает этим знанием—видением). Этот феномен подобен феномену построения аксиоматической системы (в логике), поскольку аксиоматика «задает» форму (вид) возможных следствий. Следствия тавтологичны (аналитичны), но и вся наука, техника и другие феномены человеческой культуры тавтологичны (аналитичны), поскольку все уже «задано» в начальных идеях—формах человеческой культуры.

Подводя итог, можно сказать, что нет «ясных» (чистых) фактов науки, типа видения предметов, а есть более сложное образование, в основе которого лежит некоторое феноменальное восприятие мира (феномен как он вводится Гуссерлем). Соответственно, в «факте», который Витгенштейн считает наиболее «ясным» — «первичным» — образованием, можно условно выделить три составляющие: + + . Если позиции Л. Витгенштейна это позиция фактолога, т.е. позиция, основанная на предшествующем синтезе феномена видения стола (может быть, с приостановкой механизма конституирования «Я», о чем он позже говорит, например, так: «субъект не принадлежит миру, а представляет собой некую границу мира» ), то более основательной будет позиция феноменолога. Феноменология предшествует фактологии. Мир фактов еще необходимо извлечь из феноменального мира. Это позволяет существенно уточнить позицию трактата: мир состоит не из фактов, а из феноменов!

Вместе с тем, можно существенно уточнить положение Л. Витгенштейна о том, что предопределяет (ограничивает) мышление человека: наше мышление «задается» — не только и не столько языком — соответствующим набором идей. Для проверки воспользуемся методологическим правилом Л. Витгенштейна: можно ли помыслить мышление по ту сторону идей? Да, можно.