Итак, будем считать, что о мужестве сказано, и не трудно понять из
сказанного, в чем его суть по крайней мере в общих чертах.

13 (X). После этой добродетели поговорим о благоразумии, ведь [мужество
и благоразумие] - добродетели частей [души], не обладающих суждением. А мы
уже сказали, что благоразумно - это обладание серединой в связи с
удовольствиями, потому что со страданием оно связано меньше и не так, (как с
удовольствиями); в тех же вещах проявляется и распущенность.
Поэтому определим теперь, с какого рода удовольствиями связано
благоразумие. Пусть различаются удовольствия тела и души; возьмем [из
последних] честолюбие и любознательность: в обоих случаях человек
наслаждается тем, что ему приятно, причем тело ничего не испытывает, но,
скорее, мысль. В связи с такими удовольствиями ни благоразумными, ни
распущенными не называются. Равным образом не называются так и те, кто имеет
дело с прочими удовольствиями, которые не являются телесными: ведь
болтливыми, а не распущенными мы называем тех, кто любит послушать и
порассказывать и проводит дни, судача о происшествиях; не называем мы так и
тех, кто страдает из-за потери имущества или из-за близких.
Благоразумие связано, пожалуй, с телесными удовольствиями, но и с
телесными не со всеми. Кто наслаждается созерцанием, например, красок и
линий картины, не называется ни благоразумным, ни распущенным. Впрочем, и
этим, вероятно, можно наслаждаться должно, чрезмерно и недостаточно.
То же справедливо и для удовольствий слуха: тех, кто чрезмерно
наслаждается пением или лицедейством, никто не назовет распущенными, а тех,
кто [наслаждается] этим как должно, - благоразумными.
Никто не назовет так и [наслаждающихся] обонянием, если исключить
привходящие обстоятельства, ибо мы называем распущенными не тех, кто
наслаждается запахом яблок, роз или воскурении, но, скорее, тех, кто
наслаждается запахом мира и яств; распущенные наслаждаются именно этим
потому, что запахи напоминают им о предметах их влечения. Можно, пожалуй,
увидеть, как и другие, когда голодны, наслаждаются запахом пищи, но присуще
наслаждение такими вещами [именно] распущенному, ибо для него это - предметы
влечения.
И другие животные, если исключить привходящие обстоятельства, не
получают удовольствия от этих чувств. Ведь не обоняя, а пожирая зайцев,
получают наслаждение псы, почуять же [добычу] позволил запах; так и лев
[рад] не мычанию, а пожиранию быка, а что бык близко, он почуял по мычанию,
вот и кажется, будто мычание доставляет ему наслаждение. Точно так не виду
"или оленя или дикой козы" [бывает он рад], а тому, что получит добычу.
Благоразумие и распущенность связаны с такими удовольствиями, которые
общи людям и остальным животным, а потому представляются низменными и
скотскими. Это осязание и вкус. Но ко вкусу человек, кажется, прибегает мало
или даже вовсе им не [пользуется], ведь от вкуса зависит различение соков, к
нему прибегают, проверяя вина и приготовляя кушанья, однако отнюдь не это
доставляет наслаждение, по крайней мере распущенным, но смакование - а оно
возникает всегда благодаря осязанию - как при еде, так и при питье и при так
называемых любовных утехах. Вот почему один чревоугодник, полагая, что
удовольствие он получает от осязания [пищи], молился, чтобы глотка у него
стала длиннее журавлиной.
Итак, распущенность проявляется в связи с тем чувством, которое, более
чем все другие, является общим [всем живым существам], и ее с полным правом
можно считать достойной порицания, потому что она присутствует в нас не
постольку, поскольку мы люди, а постольку, поскольку мы животные.
Наслаждаться такими чувствами, т. е. иметь к ним исключительное пристрастие,
- [значит жить] по-скотски. К тому же распущенные лишены самых благородных
удовольствий осязания, скажем от натирания маслом в гимнасиях и от горячей
бани, потому что [наслаждение] распущенному доставляет осязание не во всех
частях тела, а только в определенных.
(XI). Принято считать, что одни влечения общие для всех, другие - у
каждого свои и благоприобретенные. Так, например, влечение к пище
естественно, ибо к ней влечет всякого, кто нуждается в еде или питье, а
иногда в том и другом одновременно; и всякого, "кто молод и в расцвете сил",
как говорит Гомер, влечет "к объятьям". Но не всякого [привлекает) именно
эта [пища] и именно эта [женщина], и не всех влечет к одному и тому же. Вот
почему, [каково влечение], по всей видимости, зависит от нас самих. Впрочем,
в нем есть, конечно, и нечто естественное, потому что, [хотя] одному в
удовольствие одно, а другому - другое, иные вещи доставляют удовольствие
любому и каждому.