Так же как при намерении сдвинуть
парализованные члены вправо, они повертываются, наоборот, влево, точно так и
с душой, ибо устремления невоздержных противоположны [суждению], но, когда
рука или нога промахиваются, мы это видим, а что происходит с душой - не
видим. Вероятно, точно так же нужно признать, что и в душе есть нечто
противное суждению, противоположное ему и идущее ему наперекор. В каком
смысле это другая часть - здесь нам не важно. Но, как мы уже сказали, и эта
часть души, очевидно, тоже причастна суждению; во всяком случае, у
воздержного человека она повинуется суждению, а у благоразумного и у
мужественного она, вероятно, еще более послушна, потому что у них все
согласуется с суждением.
Таким образом, часть души, лишенная суждения, тоже представляется
двусложной. Одна часть - растительная - ни в каком отношении не участвует в
суждении, другая - подвластная влечению и вообще стремящаяся (epithymetikon
kai holos orektikon) - в каком-то смысле ему причастна постольку, поскольку
она послушна суждению, и повинуется ему. Так, когда мы говорим: "имеется
суждение отца и друзей", мы подразумеваем отношение, но не то, какое бывает
в математике. Что лишенная суждения часть души в каком-то смысле подчиняется
суждению, нам дают понять вразумление и всякого рода обвинения и поощрения.
А если нужно признать, что эта часть души обладает суждением, тогда
двусложной будет часть, обладающая суждением, т. е., с одной стороны, она
[обладает им] в собственном смысле и сама по себе, и с другой - это нечто,
слушающееся [суждения, как ребенок] отца.
Учитывая это различие, подразделяют и добродетели, ибо одни добродетели
мы называем мыслительными (dianoaikai); мудрость, сообразительность и
рассудительность - это мыслительные добродетели, а щедрость и благоразумие -
нравственные, ибо, рассуждая о нраве, мы не говорим, что человек мудр или
сообразителен, но говорим, что он ровен или благоразумен. В то же время и
мудрого мы хвалим за [его душевный] склад, а те склады [души], которые
заслуживают похвалы, мы называем добродетелями.


КНИГА ВТОРАЯ (В)

1(I). Итак, при наличии добродетели двух [видов], как мыслительной, так
и нравственной, мыслительная возникает и возрастает преимущественно
благодаря обучению и именно поэтому нуждается в долгом упражнении, а
нравственная (ethike) рождается привычкой (ex ethoys), откуда и получила
название: от этос при небольшом изменении [буквы].
Отсюда ясно, что ни одна из нравственных добродетелей не врождена нам
по природе, ибо все природное не может приучаться (ethidzein) к чему бы то
ни было. Так, например, камень, который по природе падает вниз, не приучишь
подниматься вверх, приучай его, подбрасывая вверх хоть тысячу раз; а огонь
не [приучится двигаться] вниз, и ничто другое, имея по природе некий [образ
существования], не приучится к другому.
Следовательно, добродетели существуют в нас не от природы и не вопреки
природе, но приобрести их для нас естественно, а благодаря приучению (dia
toy ethoys) мы в них совершенствуемся.
Далее, [все] то, чем мы обладаем по природе, мы получаем сначала [как]
возможность (dynameis), а затем осуществляем в действительности (tas
energeias apodidomen). Это поясняет пример с чувствами. Ведь не от частого
вглядывания и вслушивания мы получаем чувства [зрения и слуха], а совсем
наоборот: имея чувства, мы ими воспользовались, а не то что воспользовавшись
- обрели. А вот добродетель мы обретаем, прежде [что-нибудь] осуществив
(energesantes), так же как и в других искусствах. Ибо [если] нечто следует
делать, пройдя обучение, [то] учимся мы, делая это; например, строя дома,
становятся зодчими, а играя на кифаре - кифаристами. Именно так, совершая
правые [поступки], мы делаемся правосудными, [поступая] благоразумно -
благоразумными, [действуя] мужественно - мужественными.
Доказывается это и тем, что происходит в государстве, ведь
законодатели, приучая [к законам] граждан, делают их добродетельными, ибо
таково желание всякого законодателя; а кто не преуспевает [в приучении] - не
достигает цели, и в этом отличие одного государственного устройства от
другого, а именно добродетельного от дурного.
Далее, всякая добродетель и возникает и уничтожается, так же как
искусство, из одного и того же и благодаря одному и тому же. Играя на
кифаре, становятся и добрыми (agathoi) и худыми (kakoi) кифаристами, и
соответственно - (добрыми и худыми] зодчими и всеми другими мастерами, ибо,
хорошо строя дома, станут добрыми зодчими, а строя худо - худыми.