Скачать 125.22 Кбайт
Проблема абсолюта и духовной индивидуальности в философском диалоге иалоге Н.О.Лосского, Б.П.Вышеславцева и С.Л.Франка.
Вышеславцева ) , он после этого несколько лет проработал в адвокатуре. И нигде лучше, как в адвокатуре, он не мог бы осознать и прочувствовать всей кожей условность и относительность любых юридических формулировок. Более того, перед ним уже тогда могла забрезжить и мысль о том, что любые человеческие рационализации находятся в кровном родстве с юридическим крючкотворстовом. Но остро пережить относительность и условность рациональной мысли можно было только при одном условии, а именно при уже открывшемся доступе к Абсолютному, при уже укоренившейся в уме и душе интуиции Абсолютного. Только на фоне Абсолютного относительное воспринимается как относительное. Как позднее напишет ровесник и во многом единомышленник Вышеславцева С. Л. Франк : “ Всякое наше знание имеет своей основой самообнаружение абсолютной реальности Абсолютное первее, очевиднее всего относительного и частного, которое мыслимо только на его основе” 4).
Именно в этом направлении работала мысль Новгородцева, который смог в доступной форме выразить и передать ученикам биение своей мысли. Новгородцев осознал опасность абсолютизации относительного, опасность превращения средства в конечную цель, то есть опасность утопического мышления. Он глубоко проанализировал две рожденные на Западе, но уже захватившие сознание и русской интеллигенции наиболее влиятельные утопии : утопию совершенного “ правового государства”, и утопию совершенного “социального строя”. И здесь нельзя не подчеркнуть тот важный факт, что если опасность второй из указанных утопий, нашедшей наиболее яркое выражение в марксизме, сегодня осознанно в достаточной мере, то опасность первой из них нам еще предстоит осознать. Дело ведь не столько в форме утопии, сколько в утопичности как таковой, в нашем утопическом сознании, в нашей постоянной готовности поклониться идолу, а не Богу, в нашей готовности поверить в самодостаточность средств, в их якобы способность действовать в автоматическом режиме в направлении достижения “благополучной” и “безмятежной” жизни. Но освободиться от кошмара утопизма в век господства научного мировоззрения - дело чрезвычайной сложности, ибо наука ежечасно и ежесекундно порождает и поддерживает утопическую установку тем, что направляет наше внимание на поиски автоматизмов в жизни, тем самым как бы возвращая нас к ветхозаветной “религии Закона”.
Чтобы окончательно освободиться от соблазна утопизма, чтобы острее осознать несовместимость “религии Закона”и “религии Благодати”, Вышеславцеву пришлось опереться на второго кита. Рисуя образ Б.П.Вышеславцева как одного из ярких представителей эпохи “русского духовного ренессанса”, Ф.А.Степун не случайно указал на присущий ему артистизм. “Одним из самых блестящих дискуссионных ораторов среди московских философов, - вспоминал он, - был Борис Петрович Вышеславцев, приват-доцент Московского университета. Юрист и философ по образованию, артист-эпикуреец по утонченному чувству жизни, и один из тех широких европейцев, что рождались и вырастали только в России, Борис Петрович развивал свою философскую мысль с тем радостным ощущением ее самодовлеющей жизни, с тем смакованием логических деталей, которые свойственны скорее латинскому, чем русскому уму. Говоря, он держал свою мысль, словно некий диалектический цветок, в высоко поднятой руке и, сбрасывая лепесток за лепестком, тезис за тезисом, то и дело в восторге восклицал : “Поймите !...оцените!...”5).
Вышеславцев вырабатывает свой собственный легкий, эссеистический стиль философствования, органично включая в ткань своих блестящих работ многочисленные поэтические вставки, цитируя не только поэтов отечественных, начиная с Пушкина и Тютчева, но и зарубежных - от Гете и Гейне, до Омара Хайама.
Артистизм, обладание развитым художественным вкусом помогли Б.П.Вышеславцеву лучше увидеть и понять, что философия есть вид искусства, что она есть искусство движения мысли одновременно в двух измерениях : в рациональном и ценностном.
Философия есть не только работа мысли в предметной сфере, но и духовный подъем, восхождение к Абсолюту. И в процессе этого подъема у нас нет возможности зацепиться за рационально фиксируемые “факты”, поэтому и критерии “истинности”, то есть верности пути здесь иной. Не проницательность рациональной мысли, а сила воображения способна закрепить здесь достигнутые результаты.
“Критерий истинности, пригодный для “низких истин”, то есть для установленного и познанного, - пишет Вышеславцев о воображении как о силе, движущей нас в ценностном измерении, - не имеет здесь никакого значения. Здесь не возникает вопроса о соответствии с эмпирической реальностью, ибо творческое воображение сознательно ищет иной, совсем иной реальности. Здесь существует свой собственный критерий истинности : высота и мощь сублимирующего образа. “Обман” становится творческой правдой ( художественной правдой прежде всего) , когда он действительно “возвышает”. Вооборажение правдиво тогда, когда оно есть творчество” 6).
В этом понимании философии как единства ценностного и рационального мышления Вышеславцев не одинок.
Именно в этом направлении работала мысль Новгородцева, который смог в доступной форме выразить и передать ученикам биение своей мысли. Новгородцев осознал опасность абсолютизации относительного, опасность превращения средства в конечную цель, то есть опасность утопического мышления. Он глубоко проанализировал две рожденные на Западе, но уже захватившие сознание и русской интеллигенции наиболее влиятельные утопии : утопию совершенного “ правового государства”, и утопию совершенного “социального строя”. И здесь нельзя не подчеркнуть тот важный факт, что если опасность второй из указанных утопий, нашедшей наиболее яркое выражение в марксизме, сегодня осознанно в достаточной мере, то опасность первой из них нам еще предстоит осознать. Дело ведь не столько в форме утопии, сколько в утопичности как таковой, в нашем утопическом сознании, в нашей постоянной готовности поклониться идолу, а не Богу, в нашей готовности поверить в самодостаточность средств, в их якобы способность действовать в автоматическом режиме в направлении достижения “благополучной” и “безмятежной” жизни. Но освободиться от кошмара утопизма в век господства научного мировоззрения - дело чрезвычайной сложности, ибо наука ежечасно и ежесекундно порождает и поддерживает утопическую установку тем, что направляет наше внимание на поиски автоматизмов в жизни, тем самым как бы возвращая нас к ветхозаветной “религии Закона”.
Чтобы окончательно освободиться от соблазна утопизма, чтобы острее осознать несовместимость “религии Закона”и “религии Благодати”, Вышеславцеву пришлось опереться на второго кита. Рисуя образ Б.П.Вышеславцева как одного из ярких представителей эпохи “русского духовного ренессанса”, Ф.А.Степун не случайно указал на присущий ему артистизм. “Одним из самых блестящих дискуссионных ораторов среди московских философов, - вспоминал он, - был Борис Петрович Вышеславцев, приват-доцент Московского университета. Юрист и философ по образованию, артист-эпикуреец по утонченному чувству жизни, и один из тех широких европейцев, что рождались и вырастали только в России, Борис Петрович развивал свою философскую мысль с тем радостным ощущением ее самодовлеющей жизни, с тем смакованием логических деталей, которые свойственны скорее латинскому, чем русскому уму. Говоря, он держал свою мысль, словно некий диалектический цветок, в высоко поднятой руке и, сбрасывая лепесток за лепестком, тезис за тезисом, то и дело в восторге восклицал : “Поймите !...оцените!...”5).
Вышеславцев вырабатывает свой собственный легкий, эссеистический стиль философствования, органично включая в ткань своих блестящих работ многочисленные поэтические вставки, цитируя не только поэтов отечественных, начиная с Пушкина и Тютчева, но и зарубежных - от Гете и Гейне, до Омара Хайама.
Артистизм, обладание развитым художественным вкусом помогли Б.П.Вышеславцеву лучше увидеть и понять, что философия есть вид искусства, что она есть искусство движения мысли одновременно в двух измерениях : в рациональном и ценностном.
Философия есть не только работа мысли в предметной сфере, но и духовный подъем, восхождение к Абсолюту. И в процессе этого подъема у нас нет возможности зацепиться за рационально фиксируемые “факты”, поэтому и критерии “истинности”, то есть верности пути здесь иной. Не проницательность рациональной мысли, а сила воображения способна закрепить здесь достигнутые результаты.
“Критерий истинности, пригодный для “низких истин”, то есть для установленного и познанного, - пишет Вышеславцев о воображении как о силе, движущей нас в ценностном измерении, - не имеет здесь никакого значения. Здесь не возникает вопроса о соответствии с эмпирической реальностью, ибо творческое воображение сознательно ищет иной, совсем иной реальности. Здесь существует свой собственный критерий истинности : высота и мощь сублимирующего образа. “Обман” становится творческой правдой ( художественной правдой прежде всего) , когда он действительно “возвышает”. Вооборажение правдиво тогда, когда оно есть творчество” 6).
В этом понимании философии как единства ценностного и рационального мышления Вышеславцев не одинок.
|
|