Скачать 125.22 Кбайт
Проблема абсолюта и духовной индивидуальности в философском диалоге иалоге Н.О.Лосского, Б.П.Вышеславцева и С.Л.Франка.
д.), что наглядно подтверждает уже само название-заявка труда известного немецкого философа - “Бытие и время”. Следуя в русле намеченного им исследования, Хайдеггер наиболее часто употребляет имя Парменида, едва ли ни как предтечи экзистенциальной философии. Однако, сама онтология интересует Хайдеггера лишь постольку, поскольку она дает ответ, или, во всяком случае обозначает пределы, условия и основания собственно ч е л о в е ч е с к о г о б ы т и я, а точнее его существования. “Экзистенция, центральное понятие экзистенциализма определяется как специфически человеческий способ существовать в мире : в отличии от простого (самодождественного) бытия вещи, человек есть несовпадение с самим собой, присутствие с собой и с миром; он - не некая “устойчивая субстанция”, а “беспрерывная неустойчивость”, “отрыв всем телом от себя”, постоянное выступление вовне, в мир. Человек должен постоянно делать себя человеком, его бытие есть постоянная постановка себя под вопрос, и он “должен быть тем, что он есть”, а не “просто быть”15).
Влияние творчества немецких экзистенциалистов, и в первую очередь М.Хайдеггера на русских философов не является значимым и первичным. Вместе с тем, внимание к данной проблеме в трудах и Лосского, и Вышеславцева, и, в особенности, Франка очевидно просматривается. В письме Л.Бинсвангеру от 30 августа 1950 года Франк писал о сильном впечатлении, которое произвела на него книга Хайдеггера “Holzwege” : “Полагаю, она является истинным событием в истории европейского духа, для меня же есть нечто особенно знаичимое . Вы знаете, что ранее отталкивало меня от Хайдеггера : его представление о закрытости души, “экзистирование” как бы в безвоздушном пространстве - прямо в противоположность моей метафизической картине жизни. Хайдегер вырывается из этой темницы и находит в свободе (ins Freie) путь к истинному бытию. Этот путь оставался в тени для всей немецкой философии последних ста лет”16).
4. Заподноевропейский и русский экзистенциализм,
два взгляда, два вида эмоций.
Ранний Хайдеггер (как, впрочем, и весь европейский экзистенциализм 20-го века) приходит к тому, что условием бытийственности, или существования “я” признает пребывание в неком эмоциональном поле. Современный мир нивелирует и выхолащивает индивидуальность (своеобразие), она тонет в потоке однотональности, технического однообразия, сознание человека анонимно (das Man), оно размыто в блеклой повседневности, а индивидуальность человека лишена эмоционального осмысления происходящих с нею цивилизационных метаморфоз. Отсюда в экзистенциализме внимание к аффективности, страсть к изучению страстей. К примеру, аффект страха рождает ощущение ценности, “незаменимости” собственной жизни, поскольку в нем приоткрывается пограничность бытия и не-бытия. Западноевропейский экзистенциализм 20-го столетия (увы, даже и в лице своих религиозных представителей) апеллирует к эмоциональной сфере, но не апеллирует к ее источнику - Абсолюту, как Высшей Личности. Экзистенциализм ищет в эмоциях заповедного блаженства, и даже экстаза ( тот же Хайдеггер говорит о “бытии как э к с т а т и ч е с к о м измерении экзистенции”17)), однако искомого блаженства не обретает. Все это есть “настроения неистинные”, как выразился в свое время зачинатель экзистенциализма, Кьеркегор. Истинными же настроениями можно назвать трепетное, эмоциональное переживание вечности, которое дарует Высшая Личность - Бог, и здесь экзистенциализм переходит в онтологизм, в метафизику человеческого (духовного) бытия.
Лосский в работе “Бог и мировое зло”, давая примеры подобных “истинных настроений”, приводит выдержки из книги американского философа У. Джемса “Многообразие религиозного опыта”. В числе множества других примеров Лосский ссылается на рассказ одного моряка, приводимый из книги Джемса : “Дул сильный ветер, мы шли под парусами, держа курс на север, чтобы уйти от непогоды. Когда пробило четыре склянки, нам пришлось убрать бом-кливер, и я сел верхом на рею Я вдруг почувствовал, что рея подалась подо мною, парус выскользнул у меня из рук, и я опрокинулся назад, повиснув на одной ноге вниз головою над бушующей пучиной блестящей белой пены, рассекаемой носом корабля. Вместо испуга я ощутил л и к о в а н и е в о с т о р г а (курсив С.Д. ), вызванное моей уверенностью в вечной жизни. Хотя я был на волосок от смерти и ясно сознавал всю опасность, у меня не было другого ощущения, кроме радости. Вероятно, я провисел в таком положении не более пяти секунд, но за это время успел пережить целый век блаженства. И я помню только, что, насколько у меня хватало голосу, я возносил Богу хвалы, разносившиеся над мрачною пучиною вод”18).
Религиозный опыт простого моряка ( в плане экзистенциальном) ничем не отличается от опыта умудренного философа, о чем свидетельствуют, например, признания С.Булгакова в его книге “Свет невечерний”, также приводимые Лосским в его книге “Бог и мировое зло”.
Влияние творчества немецких экзистенциалистов, и в первую очередь М.Хайдеггера на русских философов не является значимым и первичным. Вместе с тем, внимание к данной проблеме в трудах и Лосского, и Вышеславцева, и, в особенности, Франка очевидно просматривается. В письме Л.Бинсвангеру от 30 августа 1950 года Франк писал о сильном впечатлении, которое произвела на него книга Хайдеггера “Holzwege” : “Полагаю, она является истинным событием в истории европейского духа, для меня же есть нечто особенно знаичимое . Вы знаете, что ранее отталкивало меня от Хайдеггера : его представление о закрытости души, “экзистирование” как бы в безвоздушном пространстве - прямо в противоположность моей метафизической картине жизни. Хайдегер вырывается из этой темницы и находит в свободе (ins Freie) путь к истинному бытию. Этот путь оставался в тени для всей немецкой философии последних ста лет”16).
4. Заподноевропейский и русский экзистенциализм,
два взгляда, два вида эмоций.
Ранний Хайдеггер (как, впрочем, и весь европейский экзистенциализм 20-го века) приходит к тому, что условием бытийственности, или существования “я” признает пребывание в неком эмоциональном поле. Современный мир нивелирует и выхолащивает индивидуальность (своеобразие), она тонет в потоке однотональности, технического однообразия, сознание человека анонимно (das Man), оно размыто в блеклой повседневности, а индивидуальность человека лишена эмоционального осмысления происходящих с нею цивилизационных метаморфоз. Отсюда в экзистенциализме внимание к аффективности, страсть к изучению страстей. К примеру, аффект страха рождает ощущение ценности, “незаменимости” собственной жизни, поскольку в нем приоткрывается пограничность бытия и не-бытия. Западноевропейский экзистенциализм 20-го столетия (увы, даже и в лице своих религиозных представителей) апеллирует к эмоциональной сфере, но не апеллирует к ее источнику - Абсолюту, как Высшей Личности. Экзистенциализм ищет в эмоциях заповедного блаженства, и даже экстаза ( тот же Хайдеггер говорит о “бытии как э к с т а т и ч е с к о м измерении экзистенции”17)), однако искомого блаженства не обретает. Все это есть “настроения неистинные”, как выразился в свое время зачинатель экзистенциализма, Кьеркегор. Истинными же настроениями можно назвать трепетное, эмоциональное переживание вечности, которое дарует Высшая Личность - Бог, и здесь экзистенциализм переходит в онтологизм, в метафизику человеческого (духовного) бытия.
Лосский в работе “Бог и мировое зло”, давая примеры подобных “истинных настроений”, приводит выдержки из книги американского философа У. Джемса “Многообразие религиозного опыта”. В числе множества других примеров Лосский ссылается на рассказ одного моряка, приводимый из книги Джемса : “Дул сильный ветер, мы шли под парусами, держа курс на север, чтобы уйти от непогоды. Когда пробило четыре склянки, нам пришлось убрать бом-кливер, и я сел верхом на рею Я вдруг почувствовал, что рея подалась подо мною, парус выскользнул у меня из рук, и я опрокинулся назад, повиснув на одной ноге вниз головою над бушующей пучиной блестящей белой пены, рассекаемой носом корабля. Вместо испуга я ощутил л и к о в а н и е в о с т о р г а (курсив С.Д. ), вызванное моей уверенностью в вечной жизни. Хотя я был на волосок от смерти и ясно сознавал всю опасность, у меня не было другого ощущения, кроме радости. Вероятно, я провисел в таком положении не более пяти секунд, но за это время успел пережить целый век блаженства. И я помню только, что, насколько у меня хватало голосу, я возносил Богу хвалы, разносившиеся над мрачною пучиною вод”18).
Религиозный опыт простого моряка ( в плане экзистенциальном) ничем не отличается от опыта умудренного философа, о чем свидетельствуют, например, признания С.Булгакова в его книге “Свет невечерний”, также приводимые Лосским в его книге “Бог и мировое зло”.
|
|