Он везде основывается на сущно стях, которые являются комплексными и которые не могут быть  разложены на члены  и отношения. Эти две позиции, по моему  мнению, непримиримы,  поскольку вторая, как я её понимаю, фа тально противоречит первой'. Что касается внешних отношений, моя точка зрения суть та, ко торую я только что установил, а не та, что вменяется мне теми, кто  со мной не согласен. Но в отношении сущностей вопрос более труден. Это тема, с которой язык по самой своей сути особенно не приспособлен иметь дело. Поэтому я должен просить у читателей снисхождения, если то, что я скажу, не будет в точности тем, что я имею  в виду, и попытаться увидеть то, что я подразумеваю, несмотря на неизбежные лингвистические препятствия ясному выражению.    Начнём с того, что я не думаю, что комплексы или сущности существуют в том же самом смысле, в котором существуют простые. Я не считал так, когда писал Основания математики, но, принимая в расчёт учение о типах, я с тех пор отказался от этого взгляда. Говоря в общих чертах, я рассматриваю простые и комплексы как всегда относящиеся к различным типам. Другими словами, высказывания 'Существуют простые' и 'Существуют комплексы' используют слово 'существуют' в различных смыслах. Но если я использую слово 'существуют' в том смысле, который оно имеет в высказывании 'Существуют простые', тогда словесная конструкция 'Комплексы не существуют' не является ни истинной и  ни ложной, но бессмысленной. Последнее демонстрирует, как трудно в обычном языке высказать ясно то, что я хочу сказать о комплексах. В языке математической логики много легче высказать то, что я хочу, но много труднее побудить людей к пониманию того, что имею в виду, говоря это. Должен объяснить, что, говоря о 'простых', я говорю о чём-то таком, что как таковое не входит в опыт, но известно только посредством вывода, как граница анализа. Вполне возможно, что при большем  логическом мастерстве необходимость в их допущении может  отпасть. Язык логики не будет приводить к ошибке, если все его простые символы (т.е. те символы, которые не имеют каких-то частей, являющихся символами, или какой-то значимой структуры) обозначают  объекты некоторого одного типа, даже если эти объекты не являются простыми. Единственный недостаток такого языка  заключается в том, что он не способен иметь дело с чем-то более простым, чем объекты, которые он репрезентирует посредством простых символов. Но я признаю, и это кажется мне очевидным  (как это казалось и Лейбницу), что то, что является комплексным, должно состоять из простых, хотя число консппуенг и может быть  бесконечным. Также очевидно и то, что логическое употребление  старого понятия субстанции (т.е. того употребления, которое не  влечёт темпоральной длительности) может быть применимо, если  вообще может, только к простым; объекты других типов не обладают тем типом бытия, который ассоциируется с субстанцией. Сущность  субстанции с символической точки зрения заключается в том, что она может быть только наименована - в языке, построенном  на старый манер, она никогда не встречается в пропозиции иначе как субъект или как один из членов отношения. Если то, что мы  рассматриваем как простое, на самом деле является комплексом, мы можем получить неприятности, именуя его, когда то, что мы  должны делать, заключалось бы в его утверждении. Например, если Платон любит Сократа, отсутствует сущность 'любовь Платона к Сократу', но есть только факт, что Платон любит Сократа. И говоря о последнем как о 'факте', мы уже делаем его более субстанциальным и более единым, чем имеем на это какое-то право.    Атрибуты и отношения, хотя они и мотут не допускать анализ, отличаются от субстанций тем, что предполагают структуру, и что не может быть значимого символа, который символизировал бы их в изоляции. Все пропозиции, в которых атрибут и отношение выглядят как субъект, являются осмысленными только в том случае, если они могут быть приведены к форме, в которой приписываются атрибуты или отношения соотносят. Если бы это не имело места, то существовали бы осмысленные пропозиции, в которых атрибут или отношение занимали бы позицию, характеризующую субстанцию, что противоречило бы учению о типах и создавало бы противоречия. Таким образом, собственный символ для 'желтого' (предположим, ради иллюстрации, что последнее - атрибут) не является единственным словом 'жёлтое', но представляет собой пропозициональную функцию  'х - жёлтое', где структура символа показывает позицию, которой должно обладать слово 'жёлтое', если оно должно быть осмысленным. Сходным  образом, отношение  'предшествует' должно репрезентироваться не этим единственным словом, но символом 'х предшествует у\ показывая способ, которым символ может встречаться осмысленно. (Здесь предполагается, что значения не приписываются х и у, когда мы говорим о самом атрибуте или отношении.)    Символ для самой простой возможной разновидности факта всё ещё будет обладать формой 'х - жёлтый' или 'х предшествует у\ только эти 'х' и у больше не будут неопределёнными переменными, но будут именами.    Вдобавок к фактам, в которых нам не были даны в опыте простые как таковые, существуют другие препятствия действительному  созданию такого корректного логического языка, который я пытался описать.