е. на такую продолжительность, которая, однако, имеет место не во времени,
этом единственно возможном для нас способе представлять себе всякое
существование как величину); все это свойства, о которых мы не можем
составить себе никакого понятия, пригодного для познания предмета, и они
учат нас тому, что ими никогда нельзя пользоваться для теории о
сверхчувственных существах, и, следовательно, с этой стороны мы вообще не
можем основать спекулятивное познание, а применение его можем ограничить
исключительно исполнением морального закона. Это последнее столь очевидно и
может столь ясно быть доказано на деле, что можно смело требовать от всех
так называемых учителей естественного богословия (странное название!(4)),
чтобы они указали хотя бы только одно свойство (скажем, свойство рассудка
или воли), определяющее их предмет (за пределами чисто онтологических
предикатов), относительно которого нельзя было бы неопровержимо доказать,
что, если от него отделить все антропоморфическое, у нас останется одно
только слово, и с этим словом нельзя связать какое-либо понятие,
посредством которого можно было бы надеяться на расширение теоретического
познания. В сфере же практического от свойств рассудка и воли у нас все же
остается еще понятие отношения, которому практический закон (a priori
определяющий именно это отношение рассудка к воле) дает объективную
реальность. А раз это так, то понятию объекта морально определенной воли
(понятию высшего блага), а с ним и условиям его возможности - идеям о боге,
свободе и бессмертии - также дается реальность, но всегда лишь по отношению
к исполнению морального закона (а не для спекулятивной цели).

После этих замечаний легко найти ответ на очень важный вопрос: относится ли
понятие о боге к физике (стало быть, и к метафизике, которая содержит в
себе только чистые априорные принципы первой в общем значении) или к
морали. Объяснять устроения природы или их изменение, прибегая для этого к
помощи бога как творца всех вещей, - это по меньшей мере не физическое
объяснение; это вообще означает признание в том, что с философией здесь
покончено, так как, для того чтобы составить себе понятие о возможности
того, что мы видим перед своими глазами, приходится допустить нечто такое,
о чем вообще не имеют никакого понятия. С помощью метафизики дойти от
познания этого мира до понятия о боге и до доказательства его бытия
достоверными выводами невозможно потому, что мы должны были бы познать этот
мир как совершеннейшее возможное целое, стало быть, познать для этого все
возможные миры (дабы иметь возможность сравнивать их с этим миром), значит,
мы должны были бы быть всеведущими, чтобы сказать, что этот мир был
возможен только благодаря богу (как мы должны себе мыслить это понятие). Но
полностью познать существование этого существа из одних лишь понятий
безусловно невозможно, так как каждое суждение о существовании, т. е.
такое, где о существе, о котором я составляю себе понятие, говорится, что
оно существует, есть суждение синтетическое, т. е. такое, посредством
которого я выхожу за пределы понятия и говорю о нем больше того, что
мыслилось в этом понятии, а именно что вне рассудка еще дан предмет,
соответствующий этому понятию в рассудке, а это явно нельзя вывести с
помощью какого-либо умозаключения. Следовательно, для разума остается
только один способ дойти до такого познания, а именно как чистый разум он
определяет свой объект, исходя из высшего принципа своего чистого
практического применения (так как оно, кроме того, направлено лишь на
существование чего-то как следствия разума). И тоща в его неизбежно
возникающей задаче, т. е. необходимом стремлении воли к высшему благу,
появляется необходимость допускать не только такую первосущность для
возможности этого блага в мире, но, что самое удивительное, и нечто такое,
чего совершенно недоставало продвижению разума по естественному пути, а
именно строго определенное понятие этой первосущности. А так как этот мир
мы знаем слишком мало и еще в меньшей мере можем сравнивать его со всеми
возможными мирами, то от порядка, целесообразности и величия его мы можем,
правда, заключать к мудрому, благому, могущественному и т. д. творцу его,
но не можем заключать к всеведению, всеблагости, всемогуществу и т. д.
Конечно, можно допустить, что мы вправе этот неизбежный пробел восполнить
посредством дозволительной, вполне разумной гипотезы, а именно что если в
столь многих областях, в которых мы можем приобрести более точные познания,
заметны мудрость, благость и т.