Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
В самом
деле, каким образом закон сам по себе может быть непосредственным
определяющим основанием воли (а ведь это и составляет суть всякой
моральности) - это проблема, неразрешимая для человеческого разума; это то
же, что вопрос о том, как возможна свободная воля. Следовательно, мы должны
a priori показать не то, на каком основании моральный закон имеет в себе
мотив, а то, как действует (лучше сказать, должен действовать) в душе
мотив, поскольку моральный закон сам есть мотив.
Суть всякого определения воли нравственным законом состоит в том, что она
как свободная воля определяется только законом, стало быть, не только без
участия чувственных побуждений, но даже с отказом от всяких таких
побуждений и с обузданием всех склонностей, поскольку они могли бы идти
вразрез с этим законом. В этом отношении, следовательно, действие
морального закона как мотива только негативно и как такой этот мотив может
быть познан a priori. В самом деле, всякая склонность и каждое чувственное
побуждение основываются на чувстве и негативное действие на чувство (путем
обуздания склонностей) само есть чувство. Следовательно, мы можем a priori
усмотреть, что моральный закон как определяющее основание воли ввиду того,
что он наносит ущерб всем нашим склонностям, должен породить чувство,
которое может быть названо страданием; здесь мы имеем первый и, быть может,
единственный случай, когда из априорных понятий можем определить отношение
познания (здесь познания чистого практического разума) к чувству
удовольствия или неудовольствия. Все склонности вместе (которые можно,
конечно, привести в приемлемую систему и удовлетворение которых называлось
бы тогда личным счастьем) создают эгоизм (solipsismus). А это или эгоизм
себялюбия, т. е. выше всего ставящего благоволение к самому себе
(philautia), или эгоизм самодовольства (arrogantia). Первое называется
самолюбием, второе - самомнением. Чистый практический разум сдерживает
самолюбие, ограничивая его как естественное чувство, действующее в нас еще
до морального закона, одним лишь условием: чтобы оно находилось в согласии
с этим законом; тогда оно может быть названо разумным себялюбием. Но
самомнение он вообще сокрушает, так как все притязания высокой самооценки,
которые предшествуют согласию с нравственным законом, ничтожны и
необоснованны именно потому, что достоверность убеждения, которое
соответствует этому закону, есть первое условие всякого достоинства
личности (как это мы вскоре объясним более отчетливо) , и до этого условия
всякие притязания ложны и противны закону. А стремление к высокой
самооценке принадлежит к тем склонностям, которые наносят ущерб моральному
закону, поскольку такая самооценка основывается на чувственности (2).
Следовательно, моральный закон сокрушает самомнение. Но так как этот закон
сам по себе есть нечто положительное, а именно форма интеллектуальной
причинности, т. е. свободы, то, ввиду того что он вопреки субъективной
противоположности, а именно склонностям в нас, ослабляет самомнение, он
вместе с тем есть предмет уважения, и так как он даже сокрушает это
самомнение, т. е. смиряет его, то он предмет величайшего уважения, стало
быть, и основа положительного чувства; это чувство не эмпирического
происхождения и познается a priori. Следовательно, уважение к моральному
закону есть чувство, которое возникает на интеллектуальной основе; это
чувство есть единственное, которое мы познаем совершенно а priori и
необходимость которого мы можем усмотреть.
В предыдущей главе мы видели, что все, что предлагается как объект воли до
морального закона, исключается из определяющих оснований воли под именем
без условно доброго посредством самого этого закона как высшего условия
практического разума и что только практическая форма, которая состоит в
пригодности максим в качестве всеобщего законодательства, впервые
определяет само по себе и безусловно доброе и основывает максиму чистой
воли, которая одна только добра во всех отношениях. Но наша природа как
природа принадлежащего к чувственно воспринимаемому миру существа такова,
что материя способности желания (предметы склонности, будь то надежды или
страха) навязывается нам прежде всего и наше патологически определяемое Я,
хотя оно из-за своих максим совершенно непригодно в качестве всеобщего
законодательства, тем не менее, как если бы оно составляло все наше Я,
стремится наперед предъявлять свои притязания в качестве первых и
первоначальных. Это стремление делать себя самого по субъективным
основаниям определения своего произвольного выбора объективным определением
воли вообще можно назвать себялюбием, которое, если оно делает себя
законодательствующим себялюбием и безусловным практическим принципом, можно
назвать самомнением. Моральный закон, который один только по-настоящему (а
именно во всех отношениях) объективен, совершенно исключает влияние
себялюбия на высший практический принцип и бесконечно уменьшает самомнение,
которое предписывает субъективные условия себялюбия как законы.
деле, каким образом закон сам по себе может быть непосредственным
определяющим основанием воли (а ведь это и составляет суть всякой
моральности) - это проблема, неразрешимая для человеческого разума; это то
же, что вопрос о том, как возможна свободная воля. Следовательно, мы должны
a priori показать не то, на каком основании моральный закон имеет в себе
мотив, а то, как действует (лучше сказать, должен действовать) в душе
мотив, поскольку моральный закон сам есть мотив.
Суть всякого определения воли нравственным законом состоит в том, что она
как свободная воля определяется только законом, стало быть, не только без
участия чувственных побуждений, но даже с отказом от всяких таких
побуждений и с обузданием всех склонностей, поскольку они могли бы идти
вразрез с этим законом. В этом отношении, следовательно, действие
морального закона как мотива только негативно и как такой этот мотив может
быть познан a priori. В самом деле, всякая склонность и каждое чувственное
побуждение основываются на чувстве и негативное действие на чувство (путем
обуздания склонностей) само есть чувство. Следовательно, мы можем a priori
усмотреть, что моральный закон как определяющее основание воли ввиду того,
что он наносит ущерб всем нашим склонностям, должен породить чувство,
которое может быть названо страданием; здесь мы имеем первый и, быть может,
единственный случай, когда из априорных понятий можем определить отношение
познания (здесь познания чистого практического разума) к чувству
удовольствия или неудовольствия. Все склонности вместе (которые можно,
конечно, привести в приемлемую систему и удовлетворение которых называлось
бы тогда личным счастьем) создают эгоизм (solipsismus). А это или эгоизм
себялюбия, т. е. выше всего ставящего благоволение к самому себе
(philautia), или эгоизм самодовольства (arrogantia). Первое называется
самолюбием, второе - самомнением. Чистый практический разум сдерживает
самолюбие, ограничивая его как естественное чувство, действующее в нас еще
до морального закона, одним лишь условием: чтобы оно находилось в согласии
с этим законом; тогда оно может быть названо разумным себялюбием. Но
самомнение он вообще сокрушает, так как все притязания высокой самооценки,
которые предшествуют согласию с нравственным законом, ничтожны и
необоснованны именно потому, что достоверность убеждения, которое
соответствует этому закону, есть первое условие всякого достоинства
личности (как это мы вскоре объясним более отчетливо) , и до этого условия
всякие притязания ложны и противны закону. А стремление к высокой
самооценке принадлежит к тем склонностям, которые наносят ущерб моральному
закону, поскольку такая самооценка основывается на чувственности (2).
Следовательно, моральный закон сокрушает самомнение. Но так как этот закон
сам по себе есть нечто положительное, а именно форма интеллектуальной
причинности, т. е. свободы, то, ввиду того что он вопреки субъективной
противоположности, а именно склонностям в нас, ослабляет самомнение, он
вместе с тем есть предмет уважения, и так как он даже сокрушает это
самомнение, т. е. смиряет его, то он предмет величайшего уважения, стало
быть, и основа положительного чувства; это чувство не эмпирического
происхождения и познается a priori. Следовательно, уважение к моральному
закону есть чувство, которое возникает на интеллектуальной основе; это
чувство есть единственное, которое мы познаем совершенно а priori и
необходимость которого мы можем усмотреть.
В предыдущей главе мы видели, что все, что предлагается как объект воли до
морального закона, исключается из определяющих оснований воли под именем
без условно доброго посредством самого этого закона как высшего условия
практического разума и что только практическая форма, которая состоит в
пригодности максим в качестве всеобщего законодательства, впервые
определяет само по себе и безусловно доброе и основывает максиму чистой
воли, которая одна только добра во всех отношениях. Но наша природа как
природа принадлежащего к чувственно воспринимаемому миру существа такова,
что материя способности желания (предметы склонности, будь то надежды или
страха) навязывается нам прежде всего и наше патологически определяемое Я,
хотя оно из-за своих максим совершенно непригодно в качестве всеобщего
законодательства, тем не менее, как если бы оно составляло все наше Я,
стремится наперед предъявлять свои притязания в качестве первых и
первоначальных. Это стремление делать себя самого по субъективным
основаниям определения своего произвольного выбора объективным определением
воли вообще можно назвать себялюбием, которое, если оно делает себя
законодательствующим себялюбием и безусловным практическим принципом, можно
назвать самомнением. Моральный закон, который один только по-настоящему (а
именно во всех отношениях) объективен, совершенно исключает влияние
себялюбия на высший практический принцип и бесконечно уменьшает самомнение,
которое предписывает субъективные условия себялюбия как законы.
|
|