Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
е. ] чистого рассудочного понятия, для
которого она и имеет схему в чувственном созерцании. Физическая
причинность, или условие, при котором она имеет место, подпадает под
понятия природы, схему которых создает трансцендентальное воображение. Но
здесь дело идет не о схеме случая согласно закону, а о схеме (если это
слово здесь подходит) самого закона, так как определение воли (а не
поступка по отношению к его результатам) одним только законом, без
какого-либо другого определяющего основания, связывает понятие причинности
с совершенно другими условиями, чем те, которые составляют естественную
связь.
Закону природы как закону, которому подчинены предметы чувственного
созерцания, как таковые, должна соответствовать схема, т. е. общий процесс
воображения (a priori показывать чувствам чистое рассудочное понятие,
определяемое законом). Но под закон свободы (как причинности, не
обусловленной чувственно) и, стало быть, под понятие безусловно доброго
нельзя подвести какое-либо созерцание и, значит, какую-либо схему для его
применения in concrete. Следовательно, нравственный закон имеет только одну
познавательную способность, служащую посредницей в применении его к
предметам природы, - рассудок (а не воображение), который под идею разума
может подвести не схему чувственности, а закон, но такой, что он может быть
in concrete представлен на предметах чувств, стало быть, закон природы, но
только по его форме - как закон для способности суждения; и этот закон мы
можем назвать поэтому типом нравственного закона.
Правило способности суждения, подчиненное законам чистого практического
разума, таково: спроси себя самого, можешь ли ты рассматривать поступок,
который ты замышляешь, как возможный через твою волю, если бы он должен был
быть совершен по закону природы, часть которой составляешь ты сам?
Действительно, по этому правилу каждый и судит о поступках, нравственно
добры они или злы. Так, говорят: если бы каждый там, где он думает получить
выгоду, позволял себе обманывать, или если бы каждый считал себя вправе
покушаться на свою жизнь, как только все станет ему постылым, или с полным
равнодушием смотреть на несчастье другого, и если бы ты принадлежал к
такому порядку вещей, то поступал бы ты так в согласии со своей волей? Но
каждый хорошо знает, что если он втайне позволяет себе обманывать, то
поэтому еще не каждый делает то же, и, если он, не замечая этого,
равнодушен ко всему, не каждый сразу же становится таким же и к нему;
поэтому такое сравнение максимы наших поступков с всеобщим законом природы
не есть еще определяющее основание нашей воли. Но этот всеобщий закон
природы есть тем не менее тип оценки максим наших поступков согласно
нравственным принципам. Если максима поступка не такая, чтобы выдержать
испытание в отношении формы закона природы вообще, то она нравственно
невозможна. Так думает самый обыденный рассудок, ведь закон природы лежит в
основе всех его самых обычных суждений, даже суждений опыта. Этот закон,
следовательно, всегда в его распоряжении; только в тех случаях, где он
должен судить о причинности из свободы, он делает этот закон природы лишь
типом закона свободы, так как, не имея под рукой чего-то, что он мог бы
сделать примером в случае из опыта, он не мог бы дать закону чистого
практического разума никакой возможности его применения (den Gebrauch in
der Anwendung).
Итак, можно пользоваться и природой чувственно воспринимаемого мира как
типом умопостигаемой природы, пока я отношу к этой природе не созерцания и
не то, что от них зависит, а только форму законосообразности вообще
(понятие о которой имеется даже в самом обыденном применении разума, но
может быть определенно познано a priori только ради чистого практического
применения разума). В самом деле, законы, как такие, в этом отношении
тождественны, откуда бы они ни брали свои определяющие основания.
Впрочем, так как из всего умопостигаемого исключительно только (посредством
морального закона) свобода, да и то лишь поскольку она есть предположение,
неотделимое от морального закона, и, далее, все умопостигаемые предметы, к
которым мог бы еще нас привести разум, руководствуясь этим законом,
опять-таки имеют для нас не больше реальности, чем реальность ради этого
закона и применения чистого практического разума, а этот разум имеет право
и даже вынужден пользоваться в качестве типа способности суждения природой
(по ее чистой рассудочной форме), - то настоящее замечание служит
предостережением для того, чтобы не причислять к самим понятиям то, что
относится лишь к типике понятий. Следовательно, как типика способности
суждения, она избавляет от эмпиризма практического разума, усматривающего
практические понятия доброго и зло
которого она и имеет схему в чувственном созерцании. Физическая
причинность, или условие, при котором она имеет место, подпадает под
понятия природы, схему которых создает трансцендентальное воображение. Но
здесь дело идет не о схеме случая согласно закону, а о схеме (если это
слово здесь подходит) самого закона, так как определение воли (а не
поступка по отношению к его результатам) одним только законом, без
какого-либо другого определяющего основания, связывает понятие причинности
с совершенно другими условиями, чем те, которые составляют естественную
связь.
Закону природы как закону, которому подчинены предметы чувственного
созерцания, как таковые, должна соответствовать схема, т. е. общий процесс
воображения (a priori показывать чувствам чистое рассудочное понятие,
определяемое законом). Но под закон свободы (как причинности, не
обусловленной чувственно) и, стало быть, под понятие безусловно доброго
нельзя подвести какое-либо созерцание и, значит, какую-либо схему для его
применения in concrete. Следовательно, нравственный закон имеет только одну
познавательную способность, служащую посредницей в применении его к
предметам природы, - рассудок (а не воображение), который под идею разума
может подвести не схему чувственности, а закон, но такой, что он может быть
in concrete представлен на предметах чувств, стало быть, закон природы, но
только по его форме - как закон для способности суждения; и этот закон мы
можем назвать поэтому типом нравственного закона.
Правило способности суждения, подчиненное законам чистого практического
разума, таково: спроси себя самого, можешь ли ты рассматривать поступок,
который ты замышляешь, как возможный через твою волю, если бы он должен был
быть совершен по закону природы, часть которой составляешь ты сам?
Действительно, по этому правилу каждый и судит о поступках, нравственно
добры они или злы. Так, говорят: если бы каждый там, где он думает получить
выгоду, позволял себе обманывать, или если бы каждый считал себя вправе
покушаться на свою жизнь, как только все станет ему постылым, или с полным
равнодушием смотреть на несчастье другого, и если бы ты принадлежал к
такому порядку вещей, то поступал бы ты так в согласии со своей волей? Но
каждый хорошо знает, что если он втайне позволяет себе обманывать, то
поэтому еще не каждый делает то же, и, если он, не замечая этого,
равнодушен ко всему, не каждый сразу же становится таким же и к нему;
поэтому такое сравнение максимы наших поступков с всеобщим законом природы
не есть еще определяющее основание нашей воли. Но этот всеобщий закон
природы есть тем не менее тип оценки максим наших поступков согласно
нравственным принципам. Если максима поступка не такая, чтобы выдержать
испытание в отношении формы закона природы вообще, то она нравственно
невозможна. Так думает самый обыденный рассудок, ведь закон природы лежит в
основе всех его самых обычных суждений, даже суждений опыта. Этот закон,
следовательно, всегда в его распоряжении; только в тех случаях, где он
должен судить о причинности из свободы, он делает этот закон природы лишь
типом закона свободы, так как, не имея под рукой чего-то, что он мог бы
сделать примером в случае из опыта, он не мог бы дать закону чистого
практического разума никакой возможности его применения (den Gebrauch in
der Anwendung).
Итак, можно пользоваться и природой чувственно воспринимаемого мира как
типом умопостигаемой природы, пока я отношу к этой природе не созерцания и
не то, что от них зависит, а только форму законосообразности вообще
(понятие о которой имеется даже в самом обыденном применении разума, но
может быть определенно познано a priori только ради чистого практического
применения разума). В самом деле, законы, как такие, в этом отношении
тождественны, откуда бы они ни брали свои определяющие основания.
Впрочем, так как из всего умопостигаемого исключительно только (посредством
морального закона) свобода, да и то лишь поскольку она есть предположение,
неотделимое от морального закона, и, далее, все умопостигаемые предметы, к
которым мог бы еще нас привести разум, руководствуясь этим законом,
опять-таки имеют для нас не больше реальности, чем реальность ради этого
закона и применения чистого практического разума, а этот разум имеет право
и даже вынужден пользоваться в качестве типа способности суждения природой
(по ее чистой рассудочной форме), - то настоящее замечание служит
предостережением для того, чтобы не причислять к самим понятиям то, что
относится лишь к типике понятий. Следовательно, как типика способности
суждения, она избавляет от эмпиризма практического разума, усматривающего
практические понятия доброго и зло
|
|