Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
В отношении теоретического
разума способность чистого априорного познания разума можно было совсем
легко и ясно доказать на примерах из наук (науки различными способами
проверяют свои принципы путем методического применения, поэтому в них в
отличие от обыденного познания нечего особенно опасаться скрытой примеси
эмпирических основ познания) . Но то, что чистый разум без примеси
какого-либо эмпирического основания определения сам по себе есть также
практический разум, - это необходимо было суметь доказать из практического
применения самого обыденного разума, подтвердив высшее практическое
основоположение как такое, которое всякий естественный человеческий разум
как совершенно априорный и не зависимый ни от каких чувственных данных
признает высшим законом своей воли. Соответственно чистоте его
происхождения необходимо было сначала доказать и обосновать его в самом
суждении этого обыденного разума, прежде чем наука могла овладеть им для
применения его, словно как факт, предшествующий всякому умствованию
относительно его возможности и всем выводам, которые можно было бы отсюда
делать. Но это обстоятельство легко объяснить и из только что сказанного,
ведь практический разум необходимо должен начинать с основоположений,
которые, следовательно, как первые данные должны быть положены в основу
всех наук и не могут возникнуть из них. Но так обосновать моральные
принципы как основоположения чистого разума можно было вполне и с
достаточной достоверностью одной лишь ссылкой на суждения обыденного
человеческого рассудка, так как все эмпирическое, что могло бы проникнуть в
наши максимы как определяющее основание воли, тотчас же обнаруживает себя
через чувство удовольствия или страдания, необходимо присущее ему,
поскольку оно возбуждает желание; а чистый практический разум прямо
противодействует тому, чтобы такое чувство было принято в его принцип в
качестве условия. Неоднородность определяющих оснований (эмпирических и
рациональных) обнаруживает себя в этом противоборстве практически
законодательствующего разума со всякой примешивающейся склонностью через
своеобразный вид ощущения, которое, однако, не предшествует
законодательству практического разума, а, скорее, только им и порождается,
и притом как принуждение, а именно через такое чувство уважения, какое ни
один человек не имеет к склонностям, каковы бы эти склонности ни были, но
какое он питает к закону; неоднородность определяющих оснований
обнаруживает себя столь разительно и столь явно, что каждый даже самый
обыденный человеческий рассудок на приводимом ему примере должен сразу же
убедиться, что ему могут, правда, советовать следовать искушениям через
эмпирические основания воления, но никогда нельзя требовать, чтобы он
повиновался какому-нибудь другому закону, кроме одного лишь закона чистого
практического разума.
Различить учение о счастье и учение о нравственности, в первом из которых
эмпирические принципы составляют весь фундамент, а во втором не составляют
даже дополнения, - это первая и самая важная обязанность аналитики чистого
практического разума, ради выполнения которой они должна действовать так же
пунктуально, более того, если можно так сказать, так же педантично, как
геометр в своем деле. Но все же философу, которому здесь (как и всегда в
познании разума посредством одних лишь понятий, без конструирования их)
приходится бороться с большими трудностями, так как он не может положить в
основу (чистому ноумену) никакого созерцания, полезно, почти так же как
химику, во всякое время производить эксперимент над практическим разумом
каждого человека, чтобы моральное (чистое) основание определения отличать
от эмпирического, когда он к эмпирически побуждаемой воле (как, например,
того, кто охотно солгал бы, поскольку он благодаря этому мог бы что-то
приобрести для себя) прибавляет моральный закон (как определяющее
основание). Это вроде того, как химик прибавляет щелочь к известковому
раствору в соляной кислоте: соляная кислота тотчас же оставляет известь,
соединяется с щелочью и известь опускается на дно. Точно так же, когда
тому, кто вообще-то честный человек (или только на этот раз мысленно ставит
себя на место честного человека) , напоминают о моральном законе, по
которому он признает низость лжеца, тотчас же практический разум его (в
суждении о том, что должно быть сделано этим человеком) оставляет выгоду и
соединяется с тем, что сохраняет ему уважение к своей собственной личности
(с правдивостью); а выгоду взвешивает каждый, после того как он
обособляется и освобождается от всякого вторжения (Anhangsel) разума
(который всецело на стороне долга), дабы в других случаях вступить с
разумом в сношения, но только не там, где он мог бы идти вразрез с
моральным законом, которого разум никогда не оставляет, а с которым он
самым тесным образом соединяется.
разума способность чистого априорного познания разума можно было совсем
легко и ясно доказать на примерах из наук (науки различными способами
проверяют свои принципы путем методического применения, поэтому в них в
отличие от обыденного познания нечего особенно опасаться скрытой примеси
эмпирических основ познания) . Но то, что чистый разум без примеси
какого-либо эмпирического основания определения сам по себе есть также
практический разум, - это необходимо было суметь доказать из практического
применения самого обыденного разума, подтвердив высшее практическое
основоположение как такое, которое всякий естественный человеческий разум
как совершенно априорный и не зависимый ни от каких чувственных данных
признает высшим законом своей воли. Соответственно чистоте его
происхождения необходимо было сначала доказать и обосновать его в самом
суждении этого обыденного разума, прежде чем наука могла овладеть им для
применения его, словно как факт, предшествующий всякому умствованию
относительно его возможности и всем выводам, которые можно было бы отсюда
делать. Но это обстоятельство легко объяснить и из только что сказанного,
ведь практический разум необходимо должен начинать с основоположений,
которые, следовательно, как первые данные должны быть положены в основу
всех наук и не могут возникнуть из них. Но так обосновать моральные
принципы как основоположения чистого разума можно было вполне и с
достаточной достоверностью одной лишь ссылкой на суждения обыденного
человеческого рассудка, так как все эмпирическое, что могло бы проникнуть в
наши максимы как определяющее основание воли, тотчас же обнаруживает себя
через чувство удовольствия или страдания, необходимо присущее ему,
поскольку оно возбуждает желание; а чистый практический разум прямо
противодействует тому, чтобы такое чувство было принято в его принцип в
качестве условия. Неоднородность определяющих оснований (эмпирических и
рациональных) обнаруживает себя в этом противоборстве практически
законодательствующего разума со всякой примешивающейся склонностью через
своеобразный вид ощущения, которое, однако, не предшествует
законодательству практического разума, а, скорее, только им и порождается,
и притом как принуждение, а именно через такое чувство уважения, какое ни
один человек не имеет к склонностям, каковы бы эти склонности ни были, но
какое он питает к закону; неоднородность определяющих оснований
обнаруживает себя столь разительно и столь явно, что каждый даже самый
обыденный человеческий рассудок на приводимом ему примере должен сразу же
убедиться, что ему могут, правда, советовать следовать искушениям через
эмпирические основания воления, но никогда нельзя требовать, чтобы он
повиновался какому-нибудь другому закону, кроме одного лишь закона чистого
практического разума.
Различить учение о счастье и учение о нравственности, в первом из которых
эмпирические принципы составляют весь фундамент, а во втором не составляют
даже дополнения, - это первая и самая важная обязанность аналитики чистого
практического разума, ради выполнения которой они должна действовать так же
пунктуально, более того, если можно так сказать, так же педантично, как
геометр в своем деле. Но все же философу, которому здесь (как и всегда в
познании разума посредством одних лишь понятий, без конструирования их)
приходится бороться с большими трудностями, так как он не может положить в
основу (чистому ноумену) никакого созерцания, полезно, почти так же как
химику, во всякое время производить эксперимент над практическим разумом
каждого человека, чтобы моральное (чистое) основание определения отличать
от эмпирического, когда он к эмпирически побуждаемой воле (как, например,
того, кто охотно солгал бы, поскольку он благодаря этому мог бы что-то
приобрести для себя) прибавляет моральный закон (как определяющее
основание). Это вроде того, как химик прибавляет щелочь к известковому
раствору в соляной кислоте: соляная кислота тотчас же оставляет известь,
соединяется с щелочью и известь опускается на дно. Точно так же, когда
тому, кто вообще-то честный человек (или только на этот раз мысленно ставит
себя на место честного человека) , напоминают о моральном законе, по
которому он признает низость лжеца, тотчас же практический разум его (в
суждении о том, что должно быть сделано этим человеком) оставляет выгоду и
соединяется с тем, что сохраняет ему уважение к своей собственной личности
(с правдивостью); а выгоду взвешивает каждый, после того как он
обособляется и освобождается от всякого вторжения (Anhangsel) разума
(который всецело на стороне долга), дабы в других случаях вступить с
разумом в сношения, но только не там, где он мог бы идти вразрез с
моральным законом, которого разум никогда не оставляет, а с которым он
самым тесным образом соединяется.
|
|