Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
Даже правила согласных между собой явлений
называются законами природы (например, механическими) только в том случае,
если они или познаются действительно а priori, или же (как относительно
химических законов) допускают, что они были бы познаны а priori из
объективных оснований, если бы наше знание было более глубоким. Но при
чисто субъективных практических принципах определенно становится условием
то, что в основе их должны лежать не объективные, а субъективные условия
произвольного выбора, стало быть, что они всегда должны быть представлены
только как максимы, а отнюдь не как практические законы. Это последнее
замечание с первого взгляда кажется лишь буквоедством, но оно заключает в
себе вербальное определение самого важного из различий, какие только могут
быть рассмотрены в практических изысканиях.
4
Теорема III
Если разумное существо должно мыслить себе свои максимы как практические
всеобщие законы, то оно может мыслить себе их только как такие принципы,
которые содержат в себе определяющее основание воли не по материи, а только
по форме. Материя практического принципа - это предмет воли, а этот предмет
- или определяющее основание воли, или нет. Если он определяющее основание
воли, то правило воли подчиняется эмпирическому условию (отношению
определяющего представления к чувству удовольствия и неудовольствия) и,
следовательно, не есть практический закон. А от закона, если в нем
отвлекаются от всякой материи, т. с. от каждого предмета воли (как
определяющего основания) , не остается ничего, кроме формы всеобщего
законодательства. Следовательно, разумное существо или не может свои
субъективно практические принципы, т. е. максимы, мыслить себе также и в
качестве всеобщих законов, или оно должно признать, что одна лишь форма их,
согласно которой максимы подходят для всеобщего законодательства, сама по
себе делает их практическими законами.
Примечание
Даже самый обыденный рассудок без всякого указания может решить, какая
форма максимы подходит для всеобщего законодательства и какая нет. Я,
например, сделал себе максимой увеличить свое состояние всеми верными
средствами. В данное время у меня имеется депозит, владелец которого умер и
не оставил никакой расписки. Конечно, здесь подходящий случай применить мою
максиму. Теперь я хочу только знать, может ли эта максима иметь силу и как
всеобщий практический закон. Итак, я применяю ее к настоящему случаю и
спрашиваю: может ли она принять форму закона, стало быть, могу ли я
посредством своей максимы установить также и такой закон: каждый может
отрицать, что он принял на хранение вклад, если этого никто доказать не
может? И я тотчас же обнаруживаю, что такой принцип, будучи законом,
уничтожил бы сам себя, так как это привело бы к тому, что вообще никто не
будет отдавать деньги на хранение. Практический закон, признаваемый мной
таковым, должен быть годен для всеобщего законодательства; это
тождественное суждение, и, следовательно, оно само по себе ясно.
Но если я говорю: моя воля подчинена практическому закону, то я не могу
ссылаться на свою склонность (например, в настоящем случае на мою жадность)
как на определяющее основание, подходящее для всеобщего практического
закона; в самом деле, так как эта склонность слишком далека от того, чтобы
быть пригодной для всеобщего законодательства, то в форме всеобщего закона
она, скорее, должна уничтожить себя. Поэтому удивительно, каким образом,
поскольку желание счастья, а стало быть, и максима, в силу которой каждый
превращает это желание в определяющее основание своей воли, имеют общий
характер, разумным людям могло прийти на ум выдавать его на этом основании
за всеобщий практический закон. В самом деле, так как обычно всеобщий закон
природы приводит все к согласию, то здесь, если хотят придать максиме
всеобщность закона, возникла бы крайняя противоположность согласию, самое
худшее противоречие и полное уничтожение самой максимы и ее целей.
Действительно, воля всех имеет тогда не один и тот же объект, а каждый
имеет свой объект (свое собственное благополучие), который, правда, может
случайно уживаться с намерениями других, которые точно так же обращают их
на самих себя, но этого еще далеко не достаточно для закона, так как
исключения, которые мы при случае имеем право делать, бесконечны и не могут
быть в определенной форме заключены в одном общем правиле. Таким образом
создается гармония. подобная той, какую рисует известное сатирическое
стихотворение по поводу сердечного согласия двух супругов, разоряющих друг
друга: о, удивительная гармония! Чего хочет он, того хочет и она, и т.
называются законами природы (например, механическими) только в том случае,
если они или познаются действительно а priori, или же (как относительно
химических законов) допускают, что они были бы познаны а priori из
объективных оснований, если бы наше знание было более глубоким. Но при
чисто субъективных практических принципах определенно становится условием
то, что в основе их должны лежать не объективные, а субъективные условия
произвольного выбора, стало быть, что они всегда должны быть представлены
только как максимы, а отнюдь не как практические законы. Это последнее
замечание с первого взгляда кажется лишь буквоедством, но оно заключает в
себе вербальное определение самого важного из различий, какие только могут
быть рассмотрены в практических изысканиях.
4
Теорема III
Если разумное существо должно мыслить себе свои максимы как практические
всеобщие законы, то оно может мыслить себе их только как такие принципы,
которые содержат в себе определяющее основание воли не по материи, а только
по форме. Материя практического принципа - это предмет воли, а этот предмет
- или определяющее основание воли, или нет. Если он определяющее основание
воли, то правило воли подчиняется эмпирическому условию (отношению
определяющего представления к чувству удовольствия и неудовольствия) и,
следовательно, не есть практический закон. А от закона, если в нем
отвлекаются от всякой материи, т. с. от каждого предмета воли (как
определяющего основания) , не остается ничего, кроме формы всеобщего
законодательства. Следовательно, разумное существо или не может свои
субъективно практические принципы, т. е. максимы, мыслить себе также и в
качестве всеобщих законов, или оно должно признать, что одна лишь форма их,
согласно которой максимы подходят для всеобщего законодательства, сама по
себе делает их практическими законами.
Примечание
Даже самый обыденный рассудок без всякого указания может решить, какая
форма максимы подходит для всеобщего законодательства и какая нет. Я,
например, сделал себе максимой увеличить свое состояние всеми верными
средствами. В данное время у меня имеется депозит, владелец которого умер и
не оставил никакой расписки. Конечно, здесь подходящий случай применить мою
максиму. Теперь я хочу только знать, может ли эта максима иметь силу и как
всеобщий практический закон. Итак, я применяю ее к настоящему случаю и
спрашиваю: может ли она принять форму закона, стало быть, могу ли я
посредством своей максимы установить также и такой закон: каждый может
отрицать, что он принял на хранение вклад, если этого никто доказать не
может? И я тотчас же обнаруживаю, что такой принцип, будучи законом,
уничтожил бы сам себя, так как это привело бы к тому, что вообще никто не
будет отдавать деньги на хранение. Практический закон, признаваемый мной
таковым, должен быть годен для всеобщего законодательства; это
тождественное суждение, и, следовательно, оно само по себе ясно.
Но если я говорю: моя воля подчинена практическому закону, то я не могу
ссылаться на свою склонность (например, в настоящем случае на мою жадность)
как на определяющее основание, подходящее для всеобщего практического
закона; в самом деле, так как эта склонность слишком далека от того, чтобы
быть пригодной для всеобщего законодательства, то в форме всеобщего закона
она, скорее, должна уничтожить себя. Поэтому удивительно, каким образом,
поскольку желание счастья, а стало быть, и максима, в силу которой каждый
превращает это желание в определяющее основание своей воли, имеют общий
характер, разумным людям могло прийти на ум выдавать его на этом основании
за всеобщий практический закон. В самом деле, так как обычно всеобщий закон
природы приводит все к согласию, то здесь, если хотят придать максиме
всеобщность закона, возникла бы крайняя противоположность согласию, самое
худшее противоречие и полное уничтожение самой максимы и ее целей.
Действительно, воля всех имеет тогда не один и тот же объект, а каждый
имеет свой объект (свое собственное благополучие), который, правда, может
случайно уживаться с намерениями других, которые точно так же обращают их
на самих себя, но этого еще далеко не достаточно для закона, так как
исключения, которые мы при случае имеем право делать, бесконечны и не могут
быть в определенной форме заключены в одном общем правиле. Таким образом
создается гармония. подобная той, какую рисует известное сатирическое
стихотворение по поводу сердечного согласия двух супругов, разоряющих друг
друга: о, удивительная гармония! Чего хочет он, того хочет и она, и т.
|
|