Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
В аналитике было доказано,
что добродетель (как достойность быть счастливым) есть первое (oberste)
условие всего того, что только может нам казаться желательным, стало быть,
и всех наших поисков счастья, стало быть, есть верховное благо. Но она еще
не есть полное и совершенное благо как объект способности желания разумных
конечных существ; чтобы быть таким благом, для этого нужно еще счастье, и
притом не только в пристрастных глазах отдельного лица, которое делает
целью само себя, но даже в суждении беспристрастного разума, который
рассматривает добродетель вообще в мире как цель самое по себе. Иметь
потребность в счастье, быть еще достойным его и тем не менее не быть ему
причастным - это несовместимо с совершенным волением разумного существа,
которое имело бы также полноту силы, если только мы попытаемся мыслить себе
таковое. Поскольку же добродетель и счастье вместе составляют все обладание
высшим благом в одной личности, причем счастье распределяется в точной
соразмерности с нравственностью (как достоинством личности и ее
достойностью быть счастливой), составляют высшее благо возможного мира, то
это означает все благо в целом, в котором добродетель как условие всегда
есть верховное благо, так как она уже не имеет над собой никакого условия,
а счастье всегда есть нечто такое, что, хотя оно и приятно тому, кто им
обладает, само по себе не есть нечто доброе безусловно и во всех
отношениях, а всегда предполагает как свое условие моральное
законосообразное поведение.
Два определения, необходимо связанные в одном понятии, должны, быть
соединены как основание и следствие, причем так что это единство
рассматривается или как аналитическое (логическое соединение), или как
синтетическое (реальная связь) первое - по закону тождества, второе - по
закону причинности соединение добродетели с счастьем можно, следовательно,
или понимать так, что стремление быть добродетельным и разумные поиски
счастья будут не двумя различными, а совершенно тождественными действиями,
так как первое не нуждается ни в какойдругой максиме, кроме той, которую
следует полагать в основу второго, - или же это соединение таково, что
добродетель порождает счастье как нечто отличное от сознания ее, подобно
тому как причина производит действие.
Из всех древнегреческих школ, собственно говоря, только две следовали в
определении понятия о высшем благе одному и тому же методу в том смысле,
что не считали добродетель и счастье двумя различными элементами высшего
блага, стало быть, искали единство принципа по правилу тождества; но было и
расхождение между ними: они по-разному выбирали из этих двух основное
понятие. Эпикуреец говорил: добродетель - это сознание своей максимы,
ведущей к счастью; стоик говорил: счастье - это сознание своей добродетели.
Для первого благоразумие было то же, что нравственность; для второго,
который выбрал более высокое название для добродетели, только
нравственность была истинной мудростью.
Жаль, что проницательность этих мужей (вызывает восхищение и то, что они в
столь раннюю эпоху уже испробовали все возможные пути философских
изысканий) была применена так неудачно - для нахождения тождества в высшей
степени неоднородных понятий: понятия счастья и понятия добродетели. Но
диалектическому духу их времени соответствовало то, что и теперь иногда
смущает даже тонкие умы: они пытались устранять существенные и несоединимые
различия в принципах, превращая их в словесный спор, и таким образом с виду
получалось единство понятия, только под разными названиями; это обычно
бывает в тех случаях, где соединение неоднородных основ лежит или так
глубоко, или так высоко, или требует столь полного преобразования учений,
ранее принятых в философских системах, что становится страшно углубляться в
реальное различие и предпочитают рассматривать его как чисто формальное
несходство.
В своей попытке найти тождественность практических принципов добродетели и
счастья обе школы бесконечно расходились между собой в способе, каким они
хотели добиться этого тождества: первая полагала свой принцип в
эстетической плоскости, а другая - в логической; первая - в сознании
чувственной потребности, вторая - в независимости практического разума от
всех чувственных оснований определения. Понятие о добродетели, по учению
эпикурейцев, заключалось уже в максиме - содействовать своему счастью.
Чувство счастья, по учению стоиков, уже заключается в сознании своей
добродетели. Однако то, что содержится в другом понятии, хотя и
тождественно с частью содержащегося в первом, но не тождественно с целым;
кроме того, два целых могут отличаться друг от друга и специфически, хотя
бы они состояли из одного и того же вещества, а именно если части в том и
другом соединены в целое совершенно по-разному. Стоик утверждал, что
добродетель есть все высшее благо, а счастье только сознание обладания этой
добродетелью как принадлежащей к состоянию субъекта.
что добродетель (как достойность быть счастливым) есть первое (oberste)
условие всего того, что только может нам казаться желательным, стало быть,
и всех наших поисков счастья, стало быть, есть верховное благо. Но она еще
не есть полное и совершенное благо как объект способности желания разумных
конечных существ; чтобы быть таким благом, для этого нужно еще счастье, и
притом не только в пристрастных глазах отдельного лица, которое делает
целью само себя, но даже в суждении беспристрастного разума, который
рассматривает добродетель вообще в мире как цель самое по себе. Иметь
потребность в счастье, быть еще достойным его и тем не менее не быть ему
причастным - это несовместимо с совершенным волением разумного существа,
которое имело бы также полноту силы, если только мы попытаемся мыслить себе
таковое. Поскольку же добродетель и счастье вместе составляют все обладание
высшим благом в одной личности, причем счастье распределяется в точной
соразмерности с нравственностью (как достоинством личности и ее
достойностью быть счастливой), составляют высшее благо возможного мира, то
это означает все благо в целом, в котором добродетель как условие всегда
есть верховное благо, так как она уже не имеет над собой никакого условия,
а счастье всегда есть нечто такое, что, хотя оно и приятно тому, кто им
обладает, само по себе не есть нечто доброе безусловно и во всех
отношениях, а всегда предполагает как свое условие моральное
законосообразное поведение.
Два определения, необходимо связанные в одном понятии, должны, быть
соединены как основание и следствие, причем так что это единство
рассматривается или как аналитическое (логическое соединение), или как
синтетическое (реальная связь) первое - по закону тождества, второе - по
закону причинности соединение добродетели с счастьем можно, следовательно,
или понимать так, что стремление быть добродетельным и разумные поиски
счастья будут не двумя различными, а совершенно тождественными действиями,
так как первое не нуждается ни в какойдругой максиме, кроме той, которую
следует полагать в основу второго, - или же это соединение таково, что
добродетель порождает счастье как нечто отличное от сознания ее, подобно
тому как причина производит действие.
Из всех древнегреческих школ, собственно говоря, только две следовали в
определении понятия о высшем благе одному и тому же методу в том смысле,
что не считали добродетель и счастье двумя различными элементами высшего
блага, стало быть, искали единство принципа по правилу тождества; но было и
расхождение между ними: они по-разному выбирали из этих двух основное
понятие. Эпикуреец говорил: добродетель - это сознание своей максимы,
ведущей к счастью; стоик говорил: счастье - это сознание своей добродетели.
Для первого благоразумие было то же, что нравственность; для второго,
который выбрал более высокое название для добродетели, только
нравственность была истинной мудростью.
Жаль, что проницательность этих мужей (вызывает восхищение и то, что они в
столь раннюю эпоху уже испробовали все возможные пути философских
изысканий) была применена так неудачно - для нахождения тождества в высшей
степени неоднородных понятий: понятия счастья и понятия добродетели. Но
диалектическому духу их времени соответствовало то, что и теперь иногда
смущает даже тонкие умы: они пытались устранять существенные и несоединимые
различия в принципах, превращая их в словесный спор, и таким образом с виду
получалось единство понятия, только под разными названиями; это обычно
бывает в тех случаях, где соединение неоднородных основ лежит или так
глубоко, или так высоко, или требует столь полного преобразования учений,
ранее принятых в философских системах, что становится страшно углубляться в
реальное различие и предпочитают рассматривать его как чисто формальное
несходство.
В своей попытке найти тождественность практических принципов добродетели и
счастья обе школы бесконечно расходились между собой в способе, каким они
хотели добиться этого тождества: первая полагала свой принцип в
эстетической плоскости, а другая - в логической; первая - в сознании
чувственной потребности, вторая - в независимости практического разума от
всех чувственных оснований определения. Понятие о добродетели, по учению
эпикурейцев, заключалось уже в максиме - содействовать своему счастью.
Чувство счастья, по учению стоиков, уже заключается в сознании своей
добродетели. Однако то, что содержится в другом понятии, хотя и
тождественно с частью содержащегося в первом, но не тождественно с целым;
кроме того, два целых могут отличаться друг от друга и специфически, хотя
бы они состояли из одного и того же вещества, а именно если части в том и
другом соединены в целое совершенно по-разному. Стоик утверждал, что
добродетель есть все высшее благо, а счастье только сознание обладания этой
добродетелью как принадлежащей к состоянию субъекта.
|
|