Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
Принцип
личного счастья, сколько бы при нем ни применялись рассудок и разум, не
заключал бы в себе никаких других определяющих оснований воли, кроме тех,
которые соответствуют низшей способности желания; тогда, следовательно, или
совсем нет высшей способности желания, или чистый разум сам себе должен
быть практическим, т. е. без предположения какого-либо чувства, стало быть,
без представления о приятном и неприятном как материи способности желания,
которая всегда служит эмпирическим условием принципов, должен быть в
состоянии определять волю через одну лишь форму практического правила. И
лишь тогда разум, поскольку он определяет волю сам для себя (не служит
склонностям), есть истинная высшая способность желания, которой подчиняется
патологически определяемая способность желания; и действительно, он даже
специфически отличается от нее, так что даже малейшая примесь побуждений
последней ослабляет его силы и наносит ущерб его превосходству, так же как
малейший эмпирический элемент в качестве условия в математической
демонстрации умаляет и уничтожает достоинство и убедительность
демонстрации. В практическом законе разум определяет волю непосредственно,
а не через посредство привходящего чувства удовольствия или неудовольствия,
даже не [через посредство такого чувства, связанного ] с этим законом, и
только то, что он как чистый разум может быть практическим, делает для него
возможным быть законодательствующим разумом.
Примечание II
Быть счастливым - это необходимое желание каждого разумного, но конечного
существа и, следовательно, неизбежно определяющее основание его способности
желания. В самом деле, удовлетворенность всем своим существованием есть не
первоначальное достояние и блаженство, которое предполагало бы сознание его
независимой самодостаточности, а проблема, навязанная ему самой его
конечной природой, потому что он нуждается в этом и эта потребность
касается материи его способности желания, т. е. чего-то такого, что
относится к субъективному, лежащему в основе чувству удовольствия или
неудовольствия, чем и определяется то, в чем он нуждается для
удовлетворенности своим состоянием. Но именно потому, что это материальное
основание определения может быть познано субъектом только эмпирически,
невозможно рассматривать эту проблему как закон, так как закон, будучи
объективным, во всех случаях и для всех разумных существ должен содержать в
себе одно и то же определяющее основание воли. Действительно, хотя понятие
о счастье везде лежит в основе практического отношения объектов к
способности желания, оно все же только общая рубрика субъективных оснований
определения и ничего не определяет специфически, единственно о чем и идет
речь в этой практической проблеме и без чего проблема не может быть
разрешена. В чем именно каждый усматривает свое счастье - это зависит от
особого чувства удовольствия или неудовольствия у него, и даже в одном и
том же субъекте зависит от различия потребностей, которые меняются в
соответствии с этим чувством; следовательно, субъективно необходимый закон
(как закон природы) объективно есть еще очень случайный практический
принцип, который в различных субъектах может и должен быть очень различным
и, значит, никогда не может быть законом: когда желают счастья, важна не
форма законосообразности, а исключительно материя, а именно могу ли я и
сколько я могу ожидать удовольствия, если буду следовать закону. Правда,
принципы себялюбия могут содержать в себе общие правила умения (находить
средства для целей), но тогда они только теоретические принципы (1) (как,
например, закон, гласящий, что, кто хочет есть хлеб, должен выдумать
мельницу) . Но практические предписания, которые на них основываются,
никогда не могут быть общими, ведь определяющее основание способности
желания покоится на чувстве удовольствия и неудовольствия, которое никогда
нельзя считать направленным вообще на одни и те же предметы.
Но если предположить, что конечные разумные существа думают совершенно
одинаково и в отношении того, что они признают объектами своих чувств
удовольствия или страдания, и даже в отношении средств, которыми они должны
пользоваться, чтобы добиться удовольствия и не допустить страдания, - то
все же они никак не могли бы выдавать принцип себялюбия за практический
закон, так как само это единодушие было бы только случайным. Определяющее
основание всегда имело бы только субъективную значимость, было бы только
эмпирическим и не имело бы той необходимости, которая мыслится в каждом
законе, а именно объективной необходимости из априорных оснований; эту
необходимость следовало бы выдавать не за практическую, а только за
физическую, а именно что наша склонность вынуждает нас совершить поступок
так же неизбежно, как нас одолевает зевота, кода мы видим, что другие
зевают. Вернее было бы утверждать, что в
личного счастья, сколько бы при нем ни применялись рассудок и разум, не
заключал бы в себе никаких других определяющих оснований воли, кроме тех,
которые соответствуют низшей способности желания; тогда, следовательно, или
совсем нет высшей способности желания, или чистый разум сам себе должен
быть практическим, т. е. без предположения какого-либо чувства, стало быть,
без представления о приятном и неприятном как материи способности желания,
которая всегда служит эмпирическим условием принципов, должен быть в
состоянии определять волю через одну лишь форму практического правила. И
лишь тогда разум, поскольку он определяет волю сам для себя (не служит
склонностям), есть истинная высшая способность желания, которой подчиняется
патологически определяемая способность желания; и действительно, он даже
специфически отличается от нее, так что даже малейшая примесь побуждений
последней ослабляет его силы и наносит ущерб его превосходству, так же как
малейший эмпирический элемент в качестве условия в математической
демонстрации умаляет и уничтожает достоинство и убедительность
демонстрации. В практическом законе разум определяет волю непосредственно,
а не через посредство привходящего чувства удовольствия или неудовольствия,
даже не [через посредство такого чувства, связанного ] с этим законом, и
только то, что он как чистый разум может быть практическим, делает для него
возможным быть законодательствующим разумом.
Примечание II
Быть счастливым - это необходимое желание каждого разумного, но конечного
существа и, следовательно, неизбежно определяющее основание его способности
желания. В самом деле, удовлетворенность всем своим существованием есть не
первоначальное достояние и блаженство, которое предполагало бы сознание его
независимой самодостаточности, а проблема, навязанная ему самой его
конечной природой, потому что он нуждается в этом и эта потребность
касается материи его способности желания, т. е. чего-то такого, что
относится к субъективному, лежащему в основе чувству удовольствия или
неудовольствия, чем и определяется то, в чем он нуждается для
удовлетворенности своим состоянием. Но именно потому, что это материальное
основание определения может быть познано субъектом только эмпирически,
невозможно рассматривать эту проблему как закон, так как закон, будучи
объективным, во всех случаях и для всех разумных существ должен содержать в
себе одно и то же определяющее основание воли. Действительно, хотя понятие
о счастье везде лежит в основе практического отношения объектов к
способности желания, оно все же только общая рубрика субъективных оснований
определения и ничего не определяет специфически, единственно о чем и идет
речь в этой практической проблеме и без чего проблема не может быть
разрешена. В чем именно каждый усматривает свое счастье - это зависит от
особого чувства удовольствия или неудовольствия у него, и даже в одном и
том же субъекте зависит от различия потребностей, которые меняются в
соответствии с этим чувством; следовательно, субъективно необходимый закон
(как закон природы) объективно есть еще очень случайный практический
принцип, который в различных субъектах может и должен быть очень различным
и, значит, никогда не может быть законом: когда желают счастья, важна не
форма законосообразности, а исключительно материя, а именно могу ли я и
сколько я могу ожидать удовольствия, если буду следовать закону. Правда,
принципы себялюбия могут содержать в себе общие правила умения (находить
средства для целей), но тогда они только теоретические принципы (1) (как,
например, закон, гласящий, что, кто хочет есть хлеб, должен выдумать
мельницу) . Но практические предписания, которые на них основываются,
никогда не могут быть общими, ведь определяющее основание способности
желания покоится на чувстве удовольствия и неудовольствия, которое никогда
нельзя считать направленным вообще на одни и те же предметы.
Но если предположить, что конечные разумные существа думают совершенно
одинаково и в отношении того, что они признают объектами своих чувств
удовольствия или страдания, и даже в отношении средств, которыми они должны
пользоваться, чтобы добиться удовольствия и не допустить страдания, - то
все же они никак не могли бы выдавать принцип себялюбия за практический
закон, так как само это единодушие было бы только случайным. Определяющее
основание всегда имело бы только субъективную значимость, было бы только
эмпирическим и не имело бы той необходимости, которая мыслится в каждом
законе, а именно объективной необходимости из априорных оснований; эту
необходимость следовало бы выдавать не за практическую, а только за
физическую, а именно что наша склонность вынуждает нас совершить поступок
так же неизбежно, как нас одолевает зевота, кода мы видим, что другие
зевают. Вернее было бы утверждать, что в
|
|