Определение причинности существ в чувственно воспринимаемом мире, как
таковом, никогда не может быть необусловленным; и все же ко всякому ряду
условий необходимо придать нечто необусловленное, стало быть, и
причинность, полностью определяющую себя сама собой. Поэтому идея свободы
как способности абсолютной спонтанности была не потребностью, а
аналитическим основоположением чистого спекулятивного разума, если речь
идет о возможности такой свободы. Но так как безусловно невозможно дать в
соответствии с этой идеей пример в каком-нибудь опыте, ибо среди причин
вещей как явлений нельзя найти такое определение причинности, которое было
бы необусловленным, то мы могли защищать лишь мысль о свободно действующей
причине, прилагая ее к существу в чувственно воспринимаемом мире, поскольку
это существо, с другой стороны, рассматривается как ноумен; мы показали,
что нет никакого противоречия в том, чтобы рассматривать все его действия,
поскольку они явления, как физически обусловленные, и в то же время
причинность его, поскольку действующее существо есть существо,
принадлежащее к умопостигаемому миру, рассматривать как физически
необусловленную и таким образом понятие свободы делать регулятивным
принципом разума, чем я, хотя вовсе не познаю предмета, которому
приписывается такая причинность, все же устраняю препятствие, так как, с
одной стороны, в объяснении происходящих в мире событий, стало быть также в
объяснении поступков разумных существ, воздаю должное механизму
естественной необходимости - восходить до бесконечности от обусловленного к
условию, а с другой стороны, оставляю спекулятивному разуму не занятым
пустое для него место, а именно умопостигаемое, чтобы перенести туда
необусловленное. Но я не мог реализовать эту мысль, т. е. превратить ее в
познание действующего таким образом существа, хотя бы только по его
возможности. Чистый практический разум заполняет теперь это пустое место
определенным законом причинности в умопостигаемом мире (через свободу), а
именно моральным законом; хотя от этого спекулятивному разуму
проницательности не прибавляется, но зато приобретает больше достоверности
его проблематическое понятие свободы, которому здесь дается объективная и
хотя только практическая, но несомненная реальность. Даже понятие
причинности, применение, а стало быть, и значение которого имеет место,
собственно, только по отношению к явлениям, чтобы соединить их в опыт (как
это доказывает критика чистого разума), спекулятивный разум расширяет не
так, чтобы распространить его применение за указанные пределы. В самом
деле, если бы он рассчитывал на это, то он должен был бы показать, каким
образом логическое отношение основания и следствия может быть синтетически
применено не при чувственном, а при другом виде созерцания, т. е. как
возможна causa nou-nenon; это он не может сделать, но этого он, как
практический разум, и не принимает во внимание, так как полагает только
определяющее основание причинности человека как принадлежащего к чувственно
воспринимаемому миру существа (которое дано) в чистом разуме (который
поэтому называется практическим) и, следовательно, понятием самой причины,
от применения которого к объектам для теоретического познания здесь можно
совершенно отвлечься (ибо это понятие всегда встречается a priori в
рассудке и не зависит ни от какого созерцания), пользуется не для того,
чтобы познавать предметы, а для того, чтобы определять причинность в
отношении этих предметов вообще, стало быть, исключительно только в
практическом отношении; поэтому он определяющее основание если может
перенести в умопостигаемый порядок вещей, охотно признавая в то же время,
что совершенно не понимает, какое назначение могло бы иметь понятие причины
для познания таких вещей. Причинность в отношении актов воли в чувственно
воспринимаемом мире он, несомненно, должен познавать определенным образом,
так как иначе практический разум действительно не мог бы произвести
никакого действия. Но понятие, которое он составляет о своей собственной
причинности как ноумен, ему незачем определять теоретически для познания
его сверхчувственного существования и постольку, следовательно, давать ему
какой-то смысл. Ведь значение оно получает и помимо этого, хотя только для
практического примененгя, а именно посредством морального закона.
Рассматриваемое теоретически оно всегда остается чистым, a priori данным
рассудочным понятием которое приложимо к предметам, как бы они ни были даны
- чувственно или нечувственно; впрочем, в последнем случае оно не имеет
определенного теоретического значения и приложения, а есть только
формальная, но тем не менее существенная мысль рассудка об объекте вообще.