Уважение всегда питают только к людям и никогда не питают к вещам.
Последние могут возбуждать в нас склонности и, если это животные (лошади,
собаки и т. д.), даже любовь или же страх, как море, вулкан, хищный зверь,
но никогда не будят в нас уважения. Более или менее близко к этому чувству
удивление, а оно как аффект, т. е. изумление, может быть выражено и по
отношению к вещам, как, например, к высоким горам, к великому, к
многочисленному, к отдаленности небесных тел, силе и проворству некоторых
животных; но все это еще не уважение. Человек может быть для меня предметом
любви, страха, удивления, даже изумления, но от этого он еще не становится
предметом уважения. Его шутливое настроение, его мужество и сила, его
власть ввиду того положения, которое он занимает среди окружающих, могут
внушать мне подобные ощущения, но все еще у меня не будет внутреннего
уважения к нему. Фонтенель (4) говорит: "Перед знатным склоняюсь я, но не
склоняется мой дух"; я могу к этому прибавить: перед простым, скромным
гражданином, в котором я вижу столько честности характера, сколько я не
сознаю и в себе самом, склоняется мой дух, хочу ли я этого или нет и буду
ли я так ходить с высоко поднятой головой, чтобы от него не скрылось
превосходство моего положения. Почему это? Его пример напоминает мне о
законе,, который сокрушает мое самомнение, когда я сопоставляю его с своим
поведением и вижу, что на деле доказано соблюдение этого закона, стало
быть, его исполнимость. Я могу даже сознавать в себе такую же степень
честности, и все же уважение остается. Дело в том, что поскольку у людей
все доброе всегда несовершенно, то закон, наглядно показанный на том или
ином примере, всегда смиряет мою гордость. Для этого и дает мне мерило
человек, которого я перед собой вижу, чье несовершенство, которое все еще
может быть ему присуще, я знаю не так, как свое собственное.

Уважение - это дань, которую мы не можем не отдавать заслуге, хотим ли мы
этого или нет; в крайнем случае мы можем внешне не выказывать его, но не
можем не чувствовать его внутренне. Уважение есть чувство удовольствия в
столь малой степени, что его лишь неохотно проявляют к тому или другому
человеку. Всегда стараются что-то найти, что облегчило бы его бремя, найти
что-то достойное порицания, чтобы вознаградить себя за то унижение, которое
мы испытываем из-за такого примера; даже покойники не всегда гарантированы
от такой критики, особенно в том случае, если их пример кажется
неподражаемым. Даже сам моральный закон в своем торжественном величии не
избавлен от этого стремления сопротивляться чувству уважения. Быть
можете-думают, что это стремление следует объяснить какой-то другой
причиной, почему мы охотно низвели бы его до своей интимной склонности, и
что по другим причинам стараемся превратить это в излюбленное предписание
для собственной правильно понятой выгоды, чтобы только отделаться от
отпугивающего уважения, которое так строго напоминает нам нашу собственную
недостойность? Но с другой стороны, в уважении столь мало неудовольствия,
что если уж отказались от самомнения и допустили практическое влияние этого
уважения, то нельзя не налюбоваться великолепием этого закона, и сама душа,
кажется, возвышается в той мере, в какой она считает святой закон
возвышающимся над ней и ее несовершенной природой. Правда, великие таланты
и соответствующая им деятельность также могут вызывать уважение или
аналогичные с ним чувства; и вполне уместно оказывать им это уважение;
тогда кажется, будто удивление и это чувство - одно и то же. Но когда
присматриваются ближе, то замечают, что, поскольку всегда остается
неизвестным, что в этом умении от прирожденного таланта и что от культуры,
приобретенной собственным прилежанием, разум предположительно представляет
нам умение как плод культуры , стало быть, как заслугу; а это заметно
умеряет наше самомнение, делает нам упреки или обязывает нас следовать
этому примеру подходящим для нас образом.

Следовательно, это уважение, которое мы оказываем такому лицу (собственно
говоря, закону, о котором напоминает нам его пример), не только удивление;
это подтверждается и тем, что толпа любителей, когда ей кажется, что она
откуда-то узнала нечто дурное в характере такого человека (как, например,
Вольтера), теряет всякое уважение к нему; но истинный ученый всегда
испытывает это уважение, по крайней мере к таланту этого человека, сам
отдается тому же призванию и занят той же работой, что до известной степени
делает для него законом подражание ему. Следовательно, уважение к
моральному закону есть единственный и вместе с тем несомненный моральный
мотив, коль скоро это чувство может быть направлено на какой-нибудь объект
только на этом основании.