Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
Прежде всего моральный закон объективно и
непосредственно определяет волю в суждении разума; но свобода, причинность
которой определима только законом, состоит именно в том, что все
склонности, стало быть и оценку самой личности, она ограничивает условием
соблюдения ее чистого закона. Это ограничение воздействует на чувство и
вызывает ощущение неудовольствия, которое мы можем познать a priori из
морального закона. Но так как оно ввиду этого есть негативное воздействие,
которое как возникшее из влияния чистого практического разума
противодействует главным образом деятельности субъекта, поскольку
склонности служат его определяющими основаниями, стало быть, мнению о своем
личном достоинстве (которое без соответствия с моральным законом сводится
на нет), то воздействие этого закона на чувство есть только смирение,
которое мы можем, правда, постичь a priori, но познать в нем мы можем не
силу чистого практического закона как мотива, а только противодействие
побуждениям чувственности. А так как этот закон все же объективно, т. е. в
представлении чистого разума, есть непосредственное определяющее основание
воли, следовательно, это смирение имеет место только в отношении чистоты
закона, то уменьшение притязаний высокой моральной самооценки, т. е.
смирение в чувственной сфере, есть возвышение моральной, т. е.
практической, оценки самого закона в сфере интеллектуальной, одним словом,
есть уважение к закону, следовательно, и положительное по своей
интеллектуальной причине чувство, которое познается a priori. В самом деле,
всякое ослабление препятствий к деятельности содействует самой этой
деятельности. Но признание морального закона есть сознание деятельности
практического разума из объективных оснований, которое только потому не
оказывает воздействия в поступках, что ему мешают субъективные
(патологические) причины. Следовательно, уважение к моральному закону надо
рассматривать и как положительное, но не непосредственное воздействие его
на чувство, поскольку он ослабляет тормозящее влияние склонностей через
смирение самомнения, стало быть, как субъективное основание деятельности,
т. е. как побуждение к соблюдению этого закона и как основание для максимы
сообразного с ним поведения. Из понятия мотива возникает понятие интереса,
который приписывается только существу, обладающему разумом, и означает
мотив воли, поскольку он представляется через разум. А так как сам закон
должен быть мотивом в морально доброй воле, то моральный интерес есть
чистый, свободный от чувственности интерес только практического разума. На
понятии интереса основывается и понятие максимы. Максима, следовательно,
лишь тогда в моральном отношении подлинна, когда она основывается только на
интересе к соблюдению закона. Все три понятия - мотива, интереса и максимы
- применимы только к конечным существам: все они предполагают
ограниченность природы существа, так как субъективный характер
произвольного выбора не сам собой соответствует объективным звонам
практического разума; это потребность быть чем-то побуждаемым к
деятельности, так как этой деятельности противодействует внутреннее
препятствие. Следовательно, к божественной воле они не применимы.
Есть что-то необычайное в безгранично высокой оценке чистого, свободного от
всякой выгоды морального закона в том виде, в каком практический разум
представляет его нам для соблюдения; голос его вставляет даже самого
смелого преступника трепетать и смущаться перед его взором; поэтому нет
ничего удивительного, что это влияние чисто интеллектуальной идеи на
чувство считают непостижимым для спекулятивного разума и приходится
довольствоваться тем что можно еще постичь a priori, а именно что такое
чувство неразрывно связано с представлением о моральном законе в каждом
конечном разумном существе. Если бы это чувство уважения было
патологическим, следовательно чувством удовольствия, основанным на
внутреннем чувстве, то было бы тщетно обнаружить связь с какой-либо
априорной идеей. Но оно есть чувство, которое обращено только на
практическое, хотя оно присуще представлению о законе исключительно по его
форме, а не ввиду какого-то его объекта и стало быть, его нельзя причислить
ни к удовольствию, ни к страданию, оно тем не менее возбуждает интерес к
соблюдению закона который мы называем моральным интересом; точно так же
способность проявлять такой интерес к закону (или иметь уважение к самому
моральному закону) и есть, собственно говоря, моральное чувство.
Сознание свободного подчинения воли закону, связанного, однако с неизбежным
принуждением по отношению ко всем склонностям но лишь со стороны
собственного разума, и есть это уважение к закону. Закон, который требует
этого уважения и внушает его, и есть как это видно, моральный закон (ведь
никакой другой закон не устраняет все склонности от непосредственного
влияния их на волю) Объективно практический поступок, совершаемый согласно
этому закону и исключающий все определяющие основания, которые исходят из
склонностей, называется долгом, который ввиду этого исключения содержит в
своем понятии практическое принуждение т.
непосредственно определяет волю в суждении разума; но свобода, причинность
которой определима только законом, состоит именно в том, что все
склонности, стало быть и оценку самой личности, она ограничивает условием
соблюдения ее чистого закона. Это ограничение воздействует на чувство и
вызывает ощущение неудовольствия, которое мы можем познать a priori из
морального закона. Но так как оно ввиду этого есть негативное воздействие,
которое как возникшее из влияния чистого практического разума
противодействует главным образом деятельности субъекта, поскольку
склонности служат его определяющими основаниями, стало быть, мнению о своем
личном достоинстве (которое без соответствия с моральным законом сводится
на нет), то воздействие этого закона на чувство есть только смирение,
которое мы можем, правда, постичь a priori, но познать в нем мы можем не
силу чистого практического закона как мотива, а только противодействие
побуждениям чувственности. А так как этот закон все же объективно, т. е. в
представлении чистого разума, есть непосредственное определяющее основание
воли, следовательно, это смирение имеет место только в отношении чистоты
закона, то уменьшение притязаний высокой моральной самооценки, т. е.
смирение в чувственной сфере, есть возвышение моральной, т. е.
практической, оценки самого закона в сфере интеллектуальной, одним словом,
есть уважение к закону, следовательно, и положительное по своей
интеллектуальной причине чувство, которое познается a priori. В самом деле,
всякое ослабление препятствий к деятельности содействует самой этой
деятельности. Но признание морального закона есть сознание деятельности
практического разума из объективных оснований, которое только потому не
оказывает воздействия в поступках, что ему мешают субъективные
(патологические) причины. Следовательно, уважение к моральному закону надо
рассматривать и как положительное, но не непосредственное воздействие его
на чувство, поскольку он ослабляет тормозящее влияние склонностей через
смирение самомнения, стало быть, как субъективное основание деятельности,
т. е. как побуждение к соблюдению этого закона и как основание для максимы
сообразного с ним поведения. Из понятия мотива возникает понятие интереса,
который приписывается только существу, обладающему разумом, и означает
мотив воли, поскольку он представляется через разум. А так как сам закон
должен быть мотивом в морально доброй воле, то моральный интерес есть
чистый, свободный от чувственности интерес только практического разума. На
понятии интереса основывается и понятие максимы. Максима, следовательно,
лишь тогда в моральном отношении подлинна, когда она основывается только на
интересе к соблюдению закона. Все три понятия - мотива, интереса и максимы
- применимы только к конечным существам: все они предполагают
ограниченность природы существа, так как субъективный характер
произвольного выбора не сам собой соответствует объективным звонам
практического разума; это потребность быть чем-то побуждаемым к
деятельности, так как этой деятельности противодействует внутреннее
препятствие. Следовательно, к божественной воле они не применимы.
Есть что-то необычайное в безгранично высокой оценке чистого, свободного от
всякой выгоды морального закона в том виде, в каком практический разум
представляет его нам для соблюдения; голос его вставляет даже самого
смелого преступника трепетать и смущаться перед его взором; поэтому нет
ничего удивительного, что это влияние чисто интеллектуальной идеи на
чувство считают непостижимым для спекулятивного разума и приходится
довольствоваться тем что можно еще постичь a priori, а именно что такое
чувство неразрывно связано с представлением о моральном законе в каждом
конечном разумном существе. Если бы это чувство уважения было
патологическим, следовательно чувством удовольствия, основанным на
внутреннем чувстве, то было бы тщетно обнаружить связь с какой-либо
априорной идеей. Но оно есть чувство, которое обращено только на
практическое, хотя оно присуще представлению о законе исключительно по его
форме, а не ввиду какого-то его объекта и стало быть, его нельзя причислить
ни к удовольствию, ни к страданию, оно тем не менее возбуждает интерес к
соблюдению закона который мы называем моральным интересом; точно так же
способность проявлять такой интерес к закону (или иметь уважение к самому
моральному закону) и есть, собственно говоря, моральное чувство.
Сознание свободного подчинения воли закону, связанного, однако с неизбежным
принуждением по отношению ко всем склонностям но лишь со стороны
собственного разума, и есть это уважение к закону. Закон, который требует
этого уважения и внушает его, и есть как это видно, моральный закон (ведь
никакой другой закон не устраняет все склонности от непосредственного
влияния их на волю) Объективно практический поступок, совершаемый согласно
этому закону и исключающий все определяющие основания, которые исходят из
склонностей, называется долгом, который ввиду этого исключения содержит в
своем понятии практическое принуждение т.
|
|