Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
д., тоща то же самое должно быть и во всех
других областях, и, следовательно, разумно приписывать творцу мира все
возможное совершенство. Но это не выводы, благодаря которым мы могли бы
похвастаться своей проницательностью, а только права, которые могут нам
быть снисходительно предоставлены и все же нуждаются еще и в другой
рекомендации, чтобы их можно было использовать. Следовательно, на
эмпирическом пути (физики) понятие о боге всегда остается не строго
определенным понятием о совершенстве первосущности, чтобы можно было
считать его соответствующим понятию о божестве (от метафизики в ее
трансцендентальной части здесь ничего нельзя добиться).
Это понятие я пытаюсь рассмотреть в рамках объекта практического разума и
тоща нахожу, что моральное основоположение допускает его только как
возможное при предположении, что имеется творец мира, обладающий высшим
совершенством. Он должен быть всеведующим, дабы знать мое поведение вплоть
до самых сокровенных моих мыслей во всех возможных случаях и во всяком
будущем времени; всемогущим, дабы дать соответствующие этому поведению
результаты; вездесущим, вечным и т. д. Стало быть, посредством понятия
высшего блага как предмета чистого практического разума моральный закон
определяет понятие первосущности как высшей сущности, чего не мог сделать
физический (и, поднимаясь выше, метафизический) и, значит, весь
спекулятивный метод (Gang) разума. Следовательно, понятие о боге
первоначально принадлежит не к физике, т. е. [дается ] не для
спекулятивного разума, а к морали; то же можно сказать и об остальных
понятиях разума, о которых мы выше говорили как о его постулатах в его
практическом применении.
Если в истории греческой философии, помимо Анаксагора (9), нет явных следов
чистой рациональной теологии, то причина этого лежала не в том, что более
ранним философам не хватало рассудка и проницательности, чтобы возвыситься
до этой теологии путем спекуляции, по крайней мерее помощью вполне разумной
гипотезы. Что может быть легче и естественнее простой мысли, могущей прийти
на ум каждому, - вместо неопределенной степени совершенства различных
причин, действующих в мире, признать одну-единственную разумную причину,
которая обладает всем совершенством. Но зло в мире казалось им слишком
серьезным упреком, чтобы считать себя вправе строить такую гипотезу. Стало
быть, они обнаружили ум и проницательность именно тем, что не позволили
себе такой гипотезы и искали среди естественных причин, не найдут ли они
здесь свойства и способности, необходимые для первосущности. Но лишь после
того как этот проницательный народ подвинулся в своих изысканиях настолько,
что стал философски трактовать даже нравственные вопросы, о которых другие
народы только болтали, появилась у них новая потребность, а именно
практическая потребность, которая сразу подсказала им определенное понятие
первосущности, причем спекулятивный разум остался только зрителем, в лучшем
случае имел еще ту заслугу, что украшал понятие, выросшее не на его почве,
и целым рядом фактов из наблюдения природы, обнаружившихся только теперь,
не столько содействовал большему признанию этого понятия (оно уже имелось),
сколько придавал ему блеск мнимотеоретического усмотрения разума.
Из этих замечаний читатель критики чистого спекулятивного разума полностью
убедится в том, сколь необходима и полезна для теологии и морали была в ней
утомительная дедукция категорий. В самом деле, только благодаря ей можно
было избежать того, чтобы, полагая категории в чистом рассудке, вместе с
Платоном считать их врожденными, и на этом основать чрезмерные притязания
на теории о сверхчувственном, которым конца не видно, но которые делают
теологию волшебным фонарем, показывающим призраки; если же категории
считать приобретенными, можно избежать того, чтобы вместе с Эпикуром
ограничить все и всякое применение их, даже применение в практическом
отношении, одними лишь предметами чувств и определяющими основаниями
чувств. Но после того как критика в дедукции категорий доказала: во-первых,
что они не эмпирического происхождения, а имеют a priori свое
местонахождение и источник в чистом рассудке; во-вторых, что так как они
относятся к предметам вообще независимо от созерцания этих предметов, то
они - правда, лишь в применении к эмпирическим предметам - осуществляют
теоретическое познание, но и, примененные к предмету, данному чистым
практическим разумом, служат для определенного мышления, направленного на
сверхчувственное, впрочем лишь постольку, поскольку это мышление
определяется только такими предикатами, которые необходимо относятся к
чистой, a priori данной практической цели и ее возможности. Они впервые
приводят спекулятивное огранич
других областях, и, следовательно, разумно приписывать творцу мира все
возможное совершенство. Но это не выводы, благодаря которым мы могли бы
похвастаться своей проницательностью, а только права, которые могут нам
быть снисходительно предоставлены и все же нуждаются еще и в другой
рекомендации, чтобы их можно было использовать. Следовательно, на
эмпирическом пути (физики) понятие о боге всегда остается не строго
определенным понятием о совершенстве первосущности, чтобы можно было
считать его соответствующим понятию о божестве (от метафизики в ее
трансцендентальной части здесь ничего нельзя добиться).
Это понятие я пытаюсь рассмотреть в рамках объекта практического разума и
тоща нахожу, что моральное основоположение допускает его только как
возможное при предположении, что имеется творец мира, обладающий высшим
совершенством. Он должен быть всеведующим, дабы знать мое поведение вплоть
до самых сокровенных моих мыслей во всех возможных случаях и во всяком
будущем времени; всемогущим, дабы дать соответствующие этому поведению
результаты; вездесущим, вечным и т. д. Стало быть, посредством понятия
высшего блага как предмета чистого практического разума моральный закон
определяет понятие первосущности как высшей сущности, чего не мог сделать
физический (и, поднимаясь выше, метафизический) и, значит, весь
спекулятивный метод (Gang) разума. Следовательно, понятие о боге
первоначально принадлежит не к физике, т. е. [дается ] не для
спекулятивного разума, а к морали; то же можно сказать и об остальных
понятиях разума, о которых мы выше говорили как о его постулатах в его
практическом применении.
Если в истории греческой философии, помимо Анаксагора (9), нет явных следов
чистой рациональной теологии, то причина этого лежала не в том, что более
ранним философам не хватало рассудка и проницательности, чтобы возвыситься
до этой теологии путем спекуляции, по крайней мерее помощью вполне разумной
гипотезы. Что может быть легче и естественнее простой мысли, могущей прийти
на ум каждому, - вместо неопределенной степени совершенства различных
причин, действующих в мире, признать одну-единственную разумную причину,
которая обладает всем совершенством. Но зло в мире казалось им слишком
серьезным упреком, чтобы считать себя вправе строить такую гипотезу. Стало
быть, они обнаружили ум и проницательность именно тем, что не позволили
себе такой гипотезы и искали среди естественных причин, не найдут ли они
здесь свойства и способности, необходимые для первосущности. Но лишь после
того как этот проницательный народ подвинулся в своих изысканиях настолько,
что стал философски трактовать даже нравственные вопросы, о которых другие
народы только болтали, появилась у них новая потребность, а именно
практическая потребность, которая сразу подсказала им определенное понятие
первосущности, причем спекулятивный разум остался только зрителем, в лучшем
случае имел еще ту заслугу, что украшал понятие, выросшее не на его почве,
и целым рядом фактов из наблюдения природы, обнаружившихся только теперь,
не столько содействовал большему признанию этого понятия (оно уже имелось),
сколько придавал ему блеск мнимотеоретического усмотрения разума.
Из этих замечаний читатель критики чистого спекулятивного разума полностью
убедится в том, сколь необходима и полезна для теологии и морали была в ней
утомительная дедукция категорий. В самом деле, только благодаря ей можно
было избежать того, чтобы, полагая категории в чистом рассудке, вместе с
Платоном считать их врожденными, и на этом основать чрезмерные притязания
на теории о сверхчувственном, которым конца не видно, но которые делают
теологию волшебным фонарем, показывающим призраки; если же категории
считать приобретенными, можно избежать того, чтобы вместе с Эпикуром
ограничить все и всякое применение их, даже применение в практическом
отношении, одними лишь предметами чувств и определяющими основаниями
чувств. Но после того как критика в дедукции категорий доказала: во-первых,
что они не эмпирического происхождения, а имеют a priori свое
местонахождение и источник в чистом рассудке; во-вторых, что так как они
относятся к предметам вообще независимо от созерцания этих предметов, то
они - правда, лишь в применении к эмпирическим предметам - осуществляют
теоретическое познание, но и, примененные к предмету, данному чистым
практическим разумом, служат для определенного мышления, направленного на
сверхчувственное, впрочем лишь постольку, поскольку это мышление
определяется только такими предикатами, которые необходимо относятся к
чистой, a priori данной практической цели и ее возможности. Они впервые
приводят спекулятивное огранич
|
|