Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
Или же определяющее
основание способности желания предшествует максиме воли, предполагающей
объект удовольствия и неудовольствия, стало быть, нечто, что вызывает
удовольствие или причиняет боль; тогда максима разума - содействовать
удовольствию и избегать боли - определяет поступки как добрые по отношению
к нашей склонности, стало быть, лишь опосредствованно (в отношении какой-то
другой цели как средство для этой цели); тогда такие максимы могут
называться не законами, а только практическими предписаниями разума. Сама
цель, удовольствие, которого мы ищем, в последнем случае не нечто доброе, а
благо, не понятие разума, а эмпирическое понятие о предмете ощущения; но
применение средства для этого, т. е. поступок (так как для этого нужно
разумное размышление), все же называется добрым, но не безусловно, а лишь
по отношению к нашей чувственности, а именно к ее чувству удовольствия и
неудовольствия. Однако воля, на максиму которой это оказывает воздействие,
не есть чистая воля, которая направлена только на то, причем чистый разум
сам по себе может быть практическим.
Здесь уместно объяснить парадокс метода в критике практического разума, а
именно то, что понятие доброго и злого должно быть определено не до
морального закона (в основе которого оно даже должно, как нам кажется,
лежать), а только (как здесь и бывает) согласно ему и им же. Именно: если
бы мы и не знали, что принцип нравственности есть чистый закон, a priori
определяющий волю, то мы должны были бы, чтобы не принимать основоположений
совсем напрасно (gratis), по крайней мере на первых порах, оставить
нерешенным вопрос, имеет ли воля только эмпирические или же чистые
априорные основания определения; ведь заранее признавать как нечто решенное
то, что только еще должно быть решено, - это против всех основных правил
философского метода. Если бы мы захотели начать с понятия о добром, чтобы
вывести из него законы воли, то это понятие о предмете (как добром) вместе
с тем указало бы его как единственное определяющее основание воли. А так
как это понятие не имеет никакого априорного практического закона в
качестве своей путеводной нити, то усматривать критерий доброго или злого
можно было бы только в соответствии предмета с нашим чувством удовольствия
или неудовольствия, а применение разума могло бы состоять только в том,
чтобы определять, с одной стороны, это удовольствие или неудовольствие в
полной связи со всеми ощущениями моего существования, с другой - средства
для приобретения их предмета. А так как только опыт может решить, что
сообразно с чувством удовольствия, а практический закон по предположению
должен ведь быть основан на нем как на условии, то этим прямо исключалась
бы возможность априорных практических законов, так как здесь заранее
считали бы нужным найти для воли предмет, понятия о котором как о добром
должно было бы составить всеобщее, хотя и эмпирическое, основание
определения воли. Но сначала нужно было исследовать, нет ли и a priori
определяющего основания воли (которое можно было бы найти только в чистом
практическом законе, и притом постольку, поскольку он предписывает максимам
лишь законную форму безотносительно к предмету). Но так как мы уже полагали
в основу всякого практического закона предмет согласно понятиям доброго и
злого, а без предшествующего закона можно было мыслить этот предмет только
согласно эмпирическим понятиям, то мы уже заранее лишили себя возможности
даже мыслить чистый практический закон; если бы, напротив, мы сначала
аналитически искали такой закон, то нашли бы, что не понятие доброго как
предмета определяет и делает возможным моральный закон, а, наоборот, только
моральный закон определяет и делает возможным понятие доброго, если только
доброе безусловно заслуживает этого названия.
Это замечание, которое касается только метода высших, моральных
исследований, очень важно. Оно сразу объясняет, что именно приводит ко всем
заблуждениям философов в вопросе о высшем принципе морали. В самом деле,
они искали предмет воли, дабы сделать его материей и основой закона
(который в таком случае не непосредственно, а только посредством этого
предмета, относимого к чувству удовольствия или неудовольствия, должен был
быть определяющим основанием воли), вместо того чтобы сначала искать закон,
который a priori и непосредственно определял бы волю и только сообразно с
ней - предмет. Они могли усмотреть этот предмет удовольствия, который
должен был составить высший принцип доброго, в счастье, в совершенстве, в
моральном чувстве или в воле божьей, но их основоположение всегда было
гетерономией и неизбежно должно было натолкнуться на эмпирические условия
для морального закона, потому что свой предмет как непосредственное
определяющее основание воли они могли называть добрым или злым только по
тому, как воля непосредственно относится к чувству, которое всегда
эмпирично.
основание способности желания предшествует максиме воли, предполагающей
объект удовольствия и неудовольствия, стало быть, нечто, что вызывает
удовольствие или причиняет боль; тогда максима разума - содействовать
удовольствию и избегать боли - определяет поступки как добрые по отношению
к нашей склонности, стало быть, лишь опосредствованно (в отношении какой-то
другой цели как средство для этой цели); тогда такие максимы могут
называться не законами, а только практическими предписаниями разума. Сама
цель, удовольствие, которого мы ищем, в последнем случае не нечто доброе, а
благо, не понятие разума, а эмпирическое понятие о предмете ощущения; но
применение средства для этого, т. е. поступок (так как для этого нужно
разумное размышление), все же называется добрым, но не безусловно, а лишь
по отношению к нашей чувственности, а именно к ее чувству удовольствия и
неудовольствия. Однако воля, на максиму которой это оказывает воздействие,
не есть чистая воля, которая направлена только на то, причем чистый разум
сам по себе может быть практическим.
Здесь уместно объяснить парадокс метода в критике практического разума, а
именно то, что понятие доброго и злого должно быть определено не до
морального закона (в основе которого оно даже должно, как нам кажется,
лежать), а только (как здесь и бывает) согласно ему и им же. Именно: если
бы мы и не знали, что принцип нравственности есть чистый закон, a priori
определяющий волю, то мы должны были бы, чтобы не принимать основоположений
совсем напрасно (gratis), по крайней мере на первых порах, оставить
нерешенным вопрос, имеет ли воля только эмпирические или же чистые
априорные основания определения; ведь заранее признавать как нечто решенное
то, что только еще должно быть решено, - это против всех основных правил
философского метода. Если бы мы захотели начать с понятия о добром, чтобы
вывести из него законы воли, то это понятие о предмете (как добром) вместе
с тем указало бы его как единственное определяющее основание воли. А так
как это понятие не имеет никакого априорного практического закона в
качестве своей путеводной нити, то усматривать критерий доброго или злого
можно было бы только в соответствии предмета с нашим чувством удовольствия
или неудовольствия, а применение разума могло бы состоять только в том,
чтобы определять, с одной стороны, это удовольствие или неудовольствие в
полной связи со всеми ощущениями моего существования, с другой - средства
для приобретения их предмета. А так как только опыт может решить, что
сообразно с чувством удовольствия, а практический закон по предположению
должен ведь быть основан на нем как на условии, то этим прямо исключалась
бы возможность априорных практических законов, так как здесь заранее
считали бы нужным найти для воли предмет, понятия о котором как о добром
должно было бы составить всеобщее, хотя и эмпирическое, основание
определения воли. Но сначала нужно было исследовать, нет ли и a priori
определяющего основания воли (которое можно было бы найти только в чистом
практическом законе, и притом постольку, поскольку он предписывает максимам
лишь законную форму безотносительно к предмету). Но так как мы уже полагали
в основу всякого практического закона предмет согласно понятиям доброго и
злого, а без предшествующего закона можно было мыслить этот предмет только
согласно эмпирическим понятиям, то мы уже заранее лишили себя возможности
даже мыслить чистый практический закон; если бы, напротив, мы сначала
аналитически искали такой закон, то нашли бы, что не понятие доброго как
предмета определяет и делает возможным моральный закон, а, наоборот, только
моральный закон определяет и делает возможным понятие доброго, если только
доброе безусловно заслуживает этого названия.
Это замечание, которое касается только метода высших, моральных
исследований, очень важно. Оно сразу объясняет, что именно приводит ко всем
заблуждениям философов в вопросе о высшем принципе морали. В самом деле,
они искали предмет воли, дабы сделать его материей и основой закона
(который в таком случае не непосредственно, а только посредством этого
предмета, относимого к чувству удовольствия или неудовольствия, должен был
быть определяющим основанием воли), вместо того чтобы сначала искать закон,
который a priori и непосредственно определял бы волю и только сообразно с
ней - предмет. Они могли усмотреть этот предмет удовольствия, который
должен был составить высший принцип доброго, в счастье, в совершенстве, в
моральном чувстве или в воле божьей, но их основоположение всегда было
гетерономией и неизбежно должно было натолкнуться на эмпирические условия
для морального закона, потому что свой предмет как непосредственное
определяющее основание воли они могли называть добрым или злым только по
тому, как воля непосредственно относится к чувству, которое всегда
эмпирично.
|
|