Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
е. определение к поступкам, как
бы неохотно они не совершались. Чувство, возникающее из сознания этого
принуждения, возможно не патологически, не как такое, какое возбуждается
предметом чувств, а чисто практически, т. е. в силу предшествующего
(объективного) определения воли и причинности разума. Следовательно, оно
как подчинение закону, т. е. как веление (провозглашающее для чувственно
побуждаемого субъекта принуждение), содержит в себе не удовольствие, а,
скорее, недовольство поступком. Но так как это принуждение осуществляется
только законодательством нашего разума, то оно содержит в себе также
некоторое возношение, и субъективное воздействие на чувство, поскольку
чистый практический разум есть единственная причина этого, можно в
отношении этого возношения назвать самоодобрением, так как человек
признает, что он определяется к этому без всякого интереса только законом,
и сознает совершенно иной, субъективно вызванный этим интерес, чисто
практический и свободный', проявлять такой интерес к сообразному с долгом
поступку советует не какая-либо склонность; такой интерес не только
безусловно предписывается, но и вызывается разумом через практический
закон, поэтому он называется совершенно своеобразно, а именно уважением.
Следовательно, понятие долга объективно требует в поступке соответствия с
законом в максиме поступка, а субъективно - уважения к закону как
единственного способа определения воли этим законом. На этом основывается
различие между сознанием поступать сообразно с долгом и сознание поступать
из чувства долга, т. е. из уважения к закону; причем первое (легальность)
было бы возможно и в том случае, если бы определяющими основаниями воли
были одни только склонности, а второе (моральность), моральную ценность,
должно усматривать только в том, что поступок совершают из чувства долга,
т. е. только ради закона (5).
Во всех моральных суждениях в высшей степени важно обращать исключительное
внимание на субъективный принцип всех максим, чтобы вся моральность
поступков усматривалась в необходимости их из чувства долга и из уважения к
закону, а не из любви и склонности к тому, что эти поступки должны
порождать. Для людей и всех сотворенных разумных существ моральная
необходимость есть принуждение, т. е. обязательность, и каждый основанный
на ней поступок должен быть представлен как долг, а не как образ действий,
который нравится нам сам по себе. Как будто мы могли бы когда-нибудь
добиться того, чтобы без уважения к закону, которое связано со страхам или
по крайней мере с боязнью нарушить закон, словно какое-то божество,
возвышающееся над всякой зависимостью, быть в состоянии обладать святостью
воли сами собой, как бы благодаря ставшему для нас второй натурой и никогда
не нарушаемому соответствию воли с чистым нравственным законом (который,
таким образом, поскольку мы никогда не могли бы быть введены в искушение
отступить от него, в конце концов перестал бы быть для нас велением).
Моральный закон именно для воли всесовершеннейшего существа есть закон
святости, а для воли каждого конечного разумного существа есть закон долга,
морального принуждения и определения его поступков уважением к закону и из
благоговения перед своим долгом. Нельзя брать другой субъективный принцип в
качестве мотива, иначе поступок может, правда, быть совершен так, как
предписывает закон, однако, поскольку он хотя и сообразен с долгом, но
совершается не из чувства долга, намерение совершить поступок не морально,
а ведь именно оно и важно в этим законодательстве.
Очень хорошо делать людям добро из любви и участливого благоволения к ним
или быть справедливым из любви к порядку; но это еще не подлинная моральная
максима нашего поведения, подобающая нашему положению как людей среди
разумных существ, если мы позволяем себе, словно какие-то волонтеры, с
гордым высокомерием отстранять все мысли о долге и независимо от веления
только ради собственного удовольствия делать то, для чего нам не нужно было
бы никакого веления. Мы подчинены дисциплине разума и во всех наших
максимах не должны забывать о подчиненности ему, в чем-либо отступать от
него или, питая какую-то иллюзию самолюбия, сколько-нибудь уменьшать вес
закона (хотя его и дает наш собственный разум) тем, что определяющее
основание нашей воли, хотя и сообразно с законом, мы бы усматривали не в
самом законе и не в уважении к этому закону, а в чем-то ином. Долг и
обязанность - только так мы должны называть наше отношение к моральному
закону. Хотя мы законодательные члены возможного через свободу царства
нравственности, представляемого практическим разумом и побуждающего нас к
уважению, но вместе с тем мы подданные, а не глава этого царства, и
непризнание нашей низшей ступени как сотворенных существ и отказ самомнения
уважать святой закон есть уже отступничество от него по духу, хотя бы буква
закона и была соблюдена.
бы неохотно они не совершались. Чувство, возникающее из сознания этого
принуждения, возможно не патологически, не как такое, какое возбуждается
предметом чувств, а чисто практически, т. е. в силу предшествующего
(объективного) определения воли и причинности разума. Следовательно, оно
как подчинение закону, т. е. как веление (провозглашающее для чувственно
побуждаемого субъекта принуждение), содержит в себе не удовольствие, а,
скорее, недовольство поступком. Но так как это принуждение осуществляется
только законодательством нашего разума, то оно содержит в себе также
некоторое возношение, и субъективное воздействие на чувство, поскольку
чистый практический разум есть единственная причина этого, можно в
отношении этого возношения назвать самоодобрением, так как человек
признает, что он определяется к этому без всякого интереса только законом,
и сознает совершенно иной, субъективно вызванный этим интерес, чисто
практический и свободный', проявлять такой интерес к сообразному с долгом
поступку советует не какая-либо склонность; такой интерес не только
безусловно предписывается, но и вызывается разумом через практический
закон, поэтому он называется совершенно своеобразно, а именно уважением.
Следовательно, понятие долга объективно требует в поступке соответствия с
законом в максиме поступка, а субъективно - уважения к закону как
единственного способа определения воли этим законом. На этом основывается
различие между сознанием поступать сообразно с долгом и сознание поступать
из чувства долга, т. е. из уважения к закону; причем первое (легальность)
было бы возможно и в том случае, если бы определяющими основаниями воли
были одни только склонности, а второе (моральность), моральную ценность,
должно усматривать только в том, что поступок совершают из чувства долга,
т. е. только ради закона (5).
Во всех моральных суждениях в высшей степени важно обращать исключительное
внимание на субъективный принцип всех максим, чтобы вся моральность
поступков усматривалась в необходимости их из чувства долга и из уважения к
закону, а не из любви и склонности к тому, что эти поступки должны
порождать. Для людей и всех сотворенных разумных существ моральная
необходимость есть принуждение, т. е. обязательность, и каждый основанный
на ней поступок должен быть представлен как долг, а не как образ действий,
который нравится нам сам по себе. Как будто мы могли бы когда-нибудь
добиться того, чтобы без уважения к закону, которое связано со страхам или
по крайней мере с боязнью нарушить закон, словно какое-то божество,
возвышающееся над всякой зависимостью, быть в состоянии обладать святостью
воли сами собой, как бы благодаря ставшему для нас второй натурой и никогда
не нарушаемому соответствию воли с чистым нравственным законом (который,
таким образом, поскольку мы никогда не могли бы быть введены в искушение
отступить от него, в конце концов перестал бы быть для нас велением).
Моральный закон именно для воли всесовершеннейшего существа есть закон
святости, а для воли каждого конечного разумного существа есть закон долга,
морального принуждения и определения его поступков уважением к закону и из
благоговения перед своим долгом. Нельзя брать другой субъективный принцип в
качестве мотива, иначе поступок может, правда, быть совершен так, как
предписывает закон, однако, поскольку он хотя и сообразен с долгом, но
совершается не из чувства долга, намерение совершить поступок не морально,
а ведь именно оно и важно в этим законодательстве.
Очень хорошо делать людям добро из любви и участливого благоволения к ним
или быть справедливым из любви к порядку; но это еще не подлинная моральная
максима нашего поведения, подобающая нашему положению как людей среди
разумных существ, если мы позволяем себе, словно какие-то волонтеры, с
гордым высокомерием отстранять все мысли о долге и независимо от веления
только ради собственного удовольствия делать то, для чего нам не нужно было
бы никакого веления. Мы подчинены дисциплине разума и во всех наших
максимах не должны забывать о подчиненности ему, в чем-либо отступать от
него или, питая какую-то иллюзию самолюбия, сколько-нибудь уменьшать вес
закона (хотя его и дает наш собственный разум) тем, что определяющее
основание нашей воли, хотя и сообразно с законом, мы бы усматривали не в
самом законе и не в уважении к этому закону, а в чем-то ином. Долг и
обязанность - только так мы должны называть наше отношение к моральному
закону. Хотя мы законодательные члены возможного через свободу царства
нравственности, представляемого практическим разумом и побуждающего нас к
уважению, но вместе с тем мы подданные, а не глава этого царства, и
непризнание нашей низшей ступени как сотворенных существ и отказ самомнения
уважать святой закон есть уже отступничество от него по духу, хотя бы буква
закона и была соблюдена.
|
|