Скачать 127.08 Кбайт
Критика практического разума
Эта же типика избавляет также от мистицизма практического
разума, который то, что служило лишь символом, делает схемой, т. е.
действительные и тем не менее нечувственные созерцания (невидимого царства
божьего) подводит под применение моральных понятий и заблуждается в
запредельном. К применению моральных понятий подходит лишь рационализм
способности суждения, который от чувственной природы берет только то, что и
чистый разум может сам по себе мыслить, т. е. законосообразность, и в
сверхчувственную природу привносит только то, что, наоборот, может быть
действительно показано через поступки в чувственно воспринимаемом мире по
формальному правилу закона природы вообще. Впрочем, предохранение от
эмпиризма практического разума гораздо важнее и более рекомендуемо, так как
мистицизм все-таки еще согласуется с чистотой и возвышенным характером
морального закона; кроме того, не так уж естественно и свойственно
обыденному способу мышления напрягать свое воображение до сверхчувственных
созерцаний; стало быть, опасность с этой стороны не столь велика; эмпиризм
же с корнем вырывает нравственность в образе мыслей (именно в нем, а не в
одних лишь поступках заключается то высокое достоинство, которое
человечество этим путем может и должно приобрести себе) и вместо долга
подсовывает ей нечто совершенно другое, а именно эмпирический интерес, с
которым склонности вообще имеют дело; кроме того, эмпиризм именно поэтому
[связан ] со всеми склонностями (какого бы характера они ни были), которые,
если они возводятся в степень высшего практического принципа, приводят
человечество к деградации; тем не менее эти склонности очень удобны образу
мыслей всех; вот почему эмпиризм гораздо опаснее всякой экзальтации
(Schwarmerei), которая никогда не может быть продолжительным состоянием
многих людей.
(1) Кроме того, выражение sub ratione boni также двусмысленно. В самом деле
оно может означать: мы представляем себе нечто как доброе, если и потому
что мы этого желаем (хотим); но оно может также означать: мы желаем этого
потому что представляем его себе как доброе; так что или желание есть
определяющее основание понятия объекта как доброго, или понятие доброго
есть определяющее основание желания (воли); таким образом, выражение sub
ratione boni в первом случае означало бы: мы хотим чего-то, руководствуясь
идеей доброго, а во втором - вследствие этой идеи которая должна
предшествовать ведению как определяющее основание его.
(2) Различие понятий (и терминов), отмеченное здесь Кантом для немецкого
языка, не существует в столь резком виде в языке русском. Поэтому, хотя в
дальнейшем немецкий термин Wohl передается всегда русским "благо", das
hoshste Gut переводится как "высшее благо" - без указанной Кантом
дифференциации.
Глава 3
Суть всякой нравственной ценности поступков состоит в том, что моральный
закон непосредственно определяет волю. Если определение воли хотя и
совершается сообразно с моральным законом, но только посредством чувства,
каким бы ни было это чувство, которое надо предположить, чтобы моральный
закон стал достаточным определяющим основанием воли, следовательно,
совершается не ради закона, - то поступок будет содержать в себе
легальность, но не моральность. Если под мотивом (elater animi) понимают
субъективное основание определения воли существа, чей разум не необходимо
сообразуется с объективным законом уже в силу его природы, то отсюда прежде
всего следует, что божественной воле нельзя приписывать какие-либо мотивы,
а мотивы человеческой воли (и каждого сотворенного разумного существа)
никогда не могут быть ничем другим, кроме морального закона; стало быть,
объективное основание определения, и только оно, всегда должно быть также и
субъективно достаточным определяющим основанием поступка, если этот
поступок должен соблюсти не только букву закона, но его дух (1).
А так как, следовательно, ради морального закона и для того, чтобы
предоставить ему возможность влиять на волю, нельзя искать никакой иной
мотив, при котором можно было бы обойтись без мотива морального закона,
потому что все это создавало бы только пустое лицемерие, и так как было бы
даже рискованно рядом с моральным законом допускать участие еще и других
мотивов (как, например, мотива выгоды), - то нам ничего не остается, как
только точно определить, каким образом моральный закон становится мотивом,
и если он мотив, то что происходит с человеческой способностью желания,
когда на нее оказывает воздействие это определяющее основание.
разума, который то, что служило лишь символом, делает схемой, т. е.
действительные и тем не менее нечувственные созерцания (невидимого царства
божьего) подводит под применение моральных понятий и заблуждается в
запредельном. К применению моральных понятий подходит лишь рационализм
способности суждения, который от чувственной природы берет только то, что и
чистый разум может сам по себе мыслить, т. е. законосообразность, и в
сверхчувственную природу привносит только то, что, наоборот, может быть
действительно показано через поступки в чувственно воспринимаемом мире по
формальному правилу закона природы вообще. Впрочем, предохранение от
эмпиризма практического разума гораздо важнее и более рекомендуемо, так как
мистицизм все-таки еще согласуется с чистотой и возвышенным характером
морального закона; кроме того, не так уж естественно и свойственно
обыденному способу мышления напрягать свое воображение до сверхчувственных
созерцаний; стало быть, опасность с этой стороны не столь велика; эмпиризм
же с корнем вырывает нравственность в образе мыслей (именно в нем, а не в
одних лишь поступках заключается то высокое достоинство, которое
человечество этим путем может и должно приобрести себе) и вместо долга
подсовывает ей нечто совершенно другое, а именно эмпирический интерес, с
которым склонности вообще имеют дело; кроме того, эмпиризм именно поэтому
[связан ] со всеми склонностями (какого бы характера они ни были), которые,
если они возводятся в степень высшего практического принципа, приводят
человечество к деградации; тем не менее эти склонности очень удобны образу
мыслей всех; вот почему эмпиризм гораздо опаснее всякой экзальтации
(Schwarmerei), которая никогда не может быть продолжительным состоянием
многих людей.
(1) Кроме того, выражение sub ratione boni также двусмысленно. В самом деле
оно может означать: мы представляем себе нечто как доброе, если и потому
что мы этого желаем (хотим); но оно может также означать: мы желаем этого
потому что представляем его себе как доброе; так что или желание есть
определяющее основание понятия объекта как доброго, или понятие доброго
есть определяющее основание желания (воли); таким образом, выражение sub
ratione boni в первом случае означало бы: мы хотим чего-то, руководствуясь
идеей доброго, а во втором - вследствие этой идеи которая должна
предшествовать ведению как определяющее основание его.
(2) Различие понятий (и терминов), отмеченное здесь Кантом для немецкого
языка, не существует в столь резком виде в языке русском. Поэтому, хотя в
дальнейшем немецкий термин Wohl передается всегда русским "благо", das
hoshste Gut переводится как "высшее благо" - без указанной Кантом
дифференциации.
Глава 3
Суть всякой нравственной ценности поступков состоит в том, что моральный
закон непосредственно определяет волю. Если определение воли хотя и
совершается сообразно с моральным законом, но только посредством чувства,
каким бы ни было это чувство, которое надо предположить, чтобы моральный
закон стал достаточным определяющим основанием воли, следовательно,
совершается не ради закона, - то поступок будет содержать в себе
легальность, но не моральность. Если под мотивом (elater animi) понимают
субъективное основание определения воли существа, чей разум не необходимо
сообразуется с объективным законом уже в силу его природы, то отсюда прежде
всего следует, что божественной воле нельзя приписывать какие-либо мотивы,
а мотивы человеческой воли (и каждого сотворенного разумного существа)
никогда не могут быть ничем другим, кроме морального закона; стало быть,
объективное основание определения, и только оно, всегда должно быть также и
субъективно достаточным определяющим основанием поступка, если этот
поступок должен соблюсти не только букву закона, но его дух (1).
А так как, следовательно, ради морального закона и для того, чтобы
предоставить ему возможность влиять на волю, нельзя искать никакой иной
мотив, при котором можно было бы обойтись без мотива морального закона,
потому что все это создавало бы только пустое лицемерие, и так как было бы
даже рискованно рядом с моральным законом допускать участие еще и других
мотивов (как, например, мотива выгоды), - то нам ничего не остается, как
только точно определить, каким образом моральный закон становится мотивом,
и если он мотив, то что происходит с человеческой способностью желания,
когда на нее оказывает воздействие это определяющее основание.
|
|