Скачать 95.8 Кбайт
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели,
Но, к счастью, как мы уже отмечали, эта склонность не имеет природных оснований.
Злой умысел, злорадство или же злая воля являются страстями неестественными, если внушаемое ими желание поступить дурно не вызывается ни гневом, ни завистью, ни каким-либо другим мотивом, связанным с личными интересами. Зависть, порожденная преуспеванием другого существа, интересы которого ни в коей мере не пересекаются с нашими, можно отнести к тому же виду страстей.
В их число входит и мизантропия, разновидность отвращения, которая возобладала в неких людях; власть ее велика среди тех, для кого привычно дурное настроение и кто из-за своего дурного естества вкупе с плохим воспитанием приобрел столь грубые манеры и столь суровый нрав, что один только вид постороннего человека его раздражает. Весь род человеческий в тягость этим желчным субъектам — ненависть всегда бывает их первым порывом. Эта болезнь характера иногда распространяется в форме эпидемии; она часто встречается среди диких народов и является одним из отличительных признаков варварства. Можно рассматривать ее как оборотную сторону великодушного аффекта, распространенного среди древних и известного под именем гостеприимства — добродетели, которая, по сути дела, представляла собой всеобъемлющую любовь к роду человеческому, проявлявшуюся в их приветливости по отношению к чужакам.
К перечисленным страстям прибавьте все те, которые расцветают из-за суеверия и варварских обычаев; предписываемые последними действия настолько ужасны, что неизбежно делают несчастными тех, кто им следует.
Я бы назвал здесь извращенные пристрастия, присущие как человеческому роду, так и другим, и перечислил бы многие гнусности, которые им сопутствуют, но, не желая пачкать эти страницы отвратительными подробностями, я полагаю, что можно судить об этих склонностях исходя из выдвинутых нами принципов.
Кроме этих страстей, которые отнюдь не коренятся в личной выгоде существа и которые определенно можно назвать неестественными наклонностями, существуют некоторые другие, которые отвечают его интересам, но при этом настолько чрезмерны, настолько оскорбительны для рода человеческого и повсеместно вызывают такое презрение, что они кажутся нисколько не менее отталкивающими, чем предыдущие.
Таковы тщеславное высокомерие, тираническая гордость, преследующая любое проявление свободы и взирающая на всякое благополучие с сожалением и завистью. Таковы мрачная ярость, которая себе в угоду пожертвовала бы всем сущим, коварство, которое упивается кровью и изощренными жестокостями, раздражение, которое ищет выхода и не упускает малейшей возможности сокрушить то, что подчас достойно пощады. Чуть ли не уникальный пример этой страсти содержится в “Жизни Калигулы”. Стремясь обессмертить свое имя с помощью ужасающих бедствий, он завидовал Августу, имевшему счастье во время своего царствования истребить целую армию, и Тиберию, потому что при нем обвалился амфитеатр, под обломками которого погибло пятьдесят тысяч человек. Однажды, будучи на каком-то театральном представлении, он понял, что его аплодисменты автору, которого освистали зрители, неуместны, и вскричал: “Ах, если бы всеми этими глотками кричал один человек!..” Вот что можно было бы назвать верхом бесчеловечности.
Что касается неблагодарности и предательства, то, собственно говоря, это чисто отрицательные пороки; они не характеризуют никакой наклонности, не имеют определенного предмета; они происходят от непостоянства и беспорядочности аффектов в целом. Когда эти изъяны характера становятся ощутимыми, когда эти язвы открываются без причины, когда эта гангрена распространяется по телу существа, по перечисленным признакам можно предположить, что в это существо брошены какие-то противоестественные семена, такие, как зависть, злоба, мстительность и др.
Можно возразить, что при всей их противоестественности эти аффекты зачастую сопровождаются удовольствием и что наслаждение, пусть даже бесчеловечное, всегда остается таковым, даже если его доставляет мщение, злоба или тиранство. Это возражение осталось бы без ответа, если бы, как это бывает при жестоких и варварских удовольствиях, наслаждение можно было получить только через страдание; но любить людей, обращаться с ними по-человечески, любезно, мягко, приветливо, словом, используя все общественные аффекты,— значит получать непосредственное удовольствие от поступка, причем не оплачивать его заранее никакими тяготами; это и изначальное и чистое удовольствие, к которому не примешивается никакая горечь. Напротив, злоба, ненависть, враждебность представляют из себя истинные мучения, прекращение которых, вызванное исполнением желания, воспринимается как наслаждение. Чем приятнее эта передышка, тем тяжелее было прошлое состояние, тем мучительнее были телесные страдания, тем чувствительнее существо к краткой передышке,— таково временное прекращение духовных мучений для злодея, которому недоступны другие наслаждения.
Злой умысел, злорадство или же злая воля являются страстями неестественными, если внушаемое ими желание поступить дурно не вызывается ни гневом, ни завистью, ни каким-либо другим мотивом, связанным с личными интересами. Зависть, порожденная преуспеванием другого существа, интересы которого ни в коей мере не пересекаются с нашими, можно отнести к тому же виду страстей.
В их число входит и мизантропия, разновидность отвращения, которая возобладала в неких людях; власть ее велика среди тех, для кого привычно дурное настроение и кто из-за своего дурного естества вкупе с плохим воспитанием приобрел столь грубые манеры и столь суровый нрав, что один только вид постороннего человека его раздражает. Весь род человеческий в тягость этим желчным субъектам — ненависть всегда бывает их первым порывом. Эта болезнь характера иногда распространяется в форме эпидемии; она часто встречается среди диких народов и является одним из отличительных признаков варварства. Можно рассматривать ее как оборотную сторону великодушного аффекта, распространенного среди древних и известного под именем гостеприимства — добродетели, которая, по сути дела, представляла собой всеобъемлющую любовь к роду человеческому, проявлявшуюся в их приветливости по отношению к чужакам.
К перечисленным страстям прибавьте все те, которые расцветают из-за суеверия и варварских обычаев; предписываемые последними действия настолько ужасны, что неизбежно делают несчастными тех, кто им следует.
Я бы назвал здесь извращенные пристрастия, присущие как человеческому роду, так и другим, и перечислил бы многие гнусности, которые им сопутствуют, но, не желая пачкать эти страницы отвратительными подробностями, я полагаю, что можно судить об этих склонностях исходя из выдвинутых нами принципов.
Кроме этих страстей, которые отнюдь не коренятся в личной выгоде существа и которые определенно можно назвать неестественными наклонностями, существуют некоторые другие, которые отвечают его интересам, но при этом настолько чрезмерны, настолько оскорбительны для рода человеческого и повсеместно вызывают такое презрение, что они кажутся нисколько не менее отталкивающими, чем предыдущие.
Таковы тщеславное высокомерие, тираническая гордость, преследующая любое проявление свободы и взирающая на всякое благополучие с сожалением и завистью. Таковы мрачная ярость, которая себе в угоду пожертвовала бы всем сущим, коварство, которое упивается кровью и изощренными жестокостями, раздражение, которое ищет выхода и не упускает малейшей возможности сокрушить то, что подчас достойно пощады. Чуть ли не уникальный пример этой страсти содержится в “Жизни Калигулы”. Стремясь обессмертить свое имя с помощью ужасающих бедствий, он завидовал Августу, имевшему счастье во время своего царствования истребить целую армию, и Тиберию, потому что при нем обвалился амфитеатр, под обломками которого погибло пятьдесят тысяч человек. Однажды, будучи на каком-то театральном представлении, он понял, что его аплодисменты автору, которого освистали зрители, неуместны, и вскричал: “Ах, если бы всеми этими глотками кричал один человек!..” Вот что можно было бы назвать верхом бесчеловечности.
Что касается неблагодарности и предательства, то, собственно говоря, это чисто отрицательные пороки; они не характеризуют никакой наклонности, не имеют определенного предмета; они происходят от непостоянства и беспорядочности аффектов в целом. Когда эти изъяны характера становятся ощутимыми, когда эти язвы открываются без причины, когда эта гангрена распространяется по телу существа, по перечисленным признакам можно предположить, что в это существо брошены какие-то противоестественные семена, такие, как зависть, злоба, мстительность и др.
Можно возразить, что при всей их противоестественности эти аффекты зачастую сопровождаются удовольствием и что наслаждение, пусть даже бесчеловечное, всегда остается таковым, даже если его доставляет мщение, злоба или тиранство. Это возражение осталось бы без ответа, если бы, как это бывает при жестоких и варварских удовольствиях, наслаждение можно было получить только через страдание; но любить людей, обращаться с ними по-человечески, любезно, мягко, приветливо, словом, используя все общественные аффекты,— значит получать непосредственное удовольствие от поступка, причем не оплачивать его заранее никакими тяготами; это и изначальное и чистое удовольствие, к которому не примешивается никакая горечь. Напротив, злоба, ненависть, враждебность представляют из себя истинные мучения, прекращение которых, вызванное исполнением желания, воспринимается как наслаждение. Чем приятнее эта передышка, тем тяжелее было прошлое состояние, тем мучительнее были телесные страдания, тем чувствительнее существо к краткой передышке,— таково временное прекращение духовных мучений для злодея, которому недоступны другие наслаждения.
|
|