Даже у самых мягких людей с прекрасным характером бывают неприятные минуты — в такие минуты любой пустяк может их задеть. Во время этих гроз беспокойство и плохое настроение доставляют им страдания, в которых все они сознаются. Что же тогда выпадает на долю несчастных, которым почти неизвестно другое состояние, этих фурий, этих инфернальных душ, в глубине которых кипят желчь, злоба, ярость и жестокость?! До чего только не доходит у них излишек нетерпения при неожиданном несчастье! Чего только они не перечувствуют в случае возникновения препятствия, нанесения им оскорбления и множества сильных антипатий, которые пробудятся в них от каждодневных обид! Нужно ли удивляться тому, что, находясь в неуравновешенном состоянии, они испытывают наивысшее удовлетворение от того, что, бесчинствуя и беснуясь, ослабляют раздирающие их порывы ярости?

Что же касается последствий этого извращенного состояния для блага существа и обычных жизненных обстоятельств, подумайте сами, каково будет среди людей чудовищу, не имеющему с ними ничего общего; может ли остаться какой-либо вкус к общению у того, в ком угасли все общественные аффекты; что он будет думать о расположении людей к нему, если сам не испытывает к ним никакого расположения?

Какого покоя, какой безмятежности может ожидать человек, который не в состоянии таиться? Скажу даже, что он не только недостоин любви и привязанности человеческих существ, но и заслуживает их отвращения. Представьте себе, какого страха перед богом и людьми будет полна его жизнь, в какую меланхолию он будет погружен, меланхолию неизлечимую из-за отсутствия в его окружении друга, который помог бы ему найти забвение, на груди которого он мог бы обрести покой. Куда бы он ни пошел, в какую бы сторону ни повернул, куда бы ни бросил взгляд — все, что представляется его взору, все, что его окружает, все, что он видит вокруг себя, над собой, под ногами,— все представляется ему в устрашающем и грозном виде. Отделенный от цепи существ, один против всей природы, он, несомненно, подозревает, что все существа составили заговор против него и готовы считать его своим общим врагом.

Внутри самого себя этот человек чувствует ужасную и гнетущую пустоту, среди которой взор его встречает лишь развалины. Если тяжело быть изгнанным из родной страны, сосланным в чужие края или заточенным в четырех стенах, то что же сказать о внутреннем изгнании, об одиночестве всех существ? Как страдает тот, кто несет в своем сердце тягостное одиночество и среди людей встречает ужасную пустоту! Постоянно воевать с людьми, быть в непримиримом разрыве с природой — что за существование!

Отсюда я заключаю, что потеря естественных и общественных аффектов влечет за собой ужасные беды и что извращенные склонности делают существо воистину несчастным. Это мне и требовалось доказать.

Не думаю, что история когда-либо противоречила или будет противоречить этому заключению нашей философии. Откроем “Анналы” Тацита, эту летопись людской злобы, рассмотрим царствование Тиберия Клавдия, Калигулы, Нерона, Гальбы и недолгий успех всех их фаворитов и отречемся от своих принципов, если в числе этих невиданных злодеев, которые раздирали внутренности своей страны, необузданная ярость которых запятнала кровью все страницы и все строки истории того времени, мы найдем хоть одного счастливого. Попытаемся выбрать среди них хоть одного счастливца. Разве услады Капреи заставляют завидовать жизни Тиберия? Вспомним истоки его величия, проследим его судьбу, понаблюдаем за ним в его уединении, обратим особое внимание на его конец и, тщательно все рассмотрев, спросим себя, хочется ли нам сейчас быть тем, чем он некогда был, то есть тираном своей страны, убийцей своих ближних, рабом скопища проституток и покровителем скопища рабов... Третьего не дано: нужно либо согласиться на судьбу этого государя, если он был счастлив, либо заключить вместе с его историком: “При исследовании души тирана в ней обнаруживаются незаживающие раны, и тело не так страдает при пытке, как разум злых людей от постоянных упреков в преступлении”. “Si recludantur tyrannorum mentes, posse adspici laniatus et ictus; quando, corpora yulneribus, ita soevitia, libidine, malis consultis, animus dilaceretur” (Tacit. Annal., lib. VI, cap. VI). Это еще не все. Если исследовать различные категории злых людей, заполняющих нравственную дистанцию от Сенеки до Нерона, станет к тому же очевидно, что настоящие несчастья всегда находятся в прямой зависимости от развращенности. Остановлюсь на двух крайностях. Нерон умертвил своего брата Британика, свою мать Агриппину, свою жену Октавию, свою жену Поппею, свояченицу Антонию, консула Вестина, своего пасынка Руфа Криспина и своих учителей Сенеку и Бурра; прибавьте к этим убийствам множество других разнообразных преступлений — такова картина его жизни. В ней не было счастливых мгновений, он пребывал в постоянном страхе.