Скачать 95.8 Кбайт
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели,
Если положение честного человека в этом мире отнюдь не дурно, то он, вероятно, блаженствует. Ему всегда остаются его желания, и разве эти желания — неоспоримые доказательства имеющихся у него сейчас благ — не согласуются с откровением, которое он готов допустить, чтобы увериться в существовании грядущей жизни? Но если, напротив, предположить, что честный человек не может быть счастливым в этом мире и что преходящее блаженство несовместимо с добродетелью, то разве не заставил бы его необычайный порядок, который воцарился бы во вселенной, с недоверием относиться к тому порядку, который будет царить в иной жизни? Разве отрицание добродетели не есть поддержка атеизма? Не подрывает ли преувеличение имеющихся в природе недостатков существование бога, причем не укрепляя веры в грядущую жизнь? Несомненно, что те, кто имеет наилучшее мнение о преимуществах добродетели в этой жизни, не самые недоверчивые в вопросе об иной жизни. Вполне вероятно, что для защитников добродетели столь же естественно уверять, что душа бессмертна, ибо у них есть такая же причина желать этого, как у сторонников греха — оспаривать это мнение, истинности которого справедливо страшатся.
Что бы нас ни ожидало в иной жизни, воздаяние или кары, может ли тот, кто, подобно настоящему теисту, допускает существование в природе высшего существа, разума, управляющего всем сущим с мудростью и добротой, может ли он представить себе, что этот разум связал его земные страдания с тем, что ему предписано? Не является ли предположение о том, что добродетель есть одно из природных несчастий существа и что порок постоянно способствует его благополучию, обвинением вселенной и общего порядка вещей в существенном недостатке и в грубом несовершенстве?
Мне остается рассмотреть новое преимущество, которым теизм в отличие от атеизма наделяет существо, для того чтобы оно стало добродетельным. Быть может, на первый взгляд нижеследующее размышление не покажется верным, боюсь, как бы его не приняли за напрасную хитрость и не отвергли как философскую уловку. Если же тем не менее оно будет иметь какой-то вес, то лишь благодаря тому, о чем мы уже говорили.
Как мы уже доказали, всякое существо от природы обладает некоторой степенью злобы, причиной которой является какое-либо отвращение или наклонность, не соответствующая его частному интересу или общему благу его рода. То, что при приближении несчастья или неминуемой опасности мыслящее существо предупреждается мерой своего к нему отвращения, вполне объяснимо и нормально. Но если по наступлении несчастья отвращение продолжается; если после свершения зла страсть нарастает; если возмущенное нанесенным ему ударом существо жалуется на судьбу, начинает роптать и испытывает отвращение к своему положению, то нужно признать, что этот порыв порочен по своей природе и по своим последствиям, ибо он развращает характер, делая его гневным, и приступ гнева нарушает спокойную экономию чувств, присущую добродетели. Но признать то, что этот порыв порочен, означает согласиться с тем, что в подобных обстоятельствах молчаливое терпение и скромная твердость были бы добродетельными.
Итак, гипотеза тех, кто отрицает существование высшего существа, предполагает, что так называемая необходимость причины не должна повлечь за собой никакого явления, заслуживающего их ненависти или любви, ужаса или восхищения. Но поскольку самые прекрасные в мире размышления о непостоянстве случая или о случайном перемещении атомов ни в коей мере неутешительны, постольку трудно предположить, чтобы в трудных обстоятельствах или в тяжелые и несчастливые времена атеист не возмутился и не обрушился на столь скверное и зловредное устройство. Но теист уверен в том, что, “каково бы ни было следствие царящего во вселенной порядка, оно может быть только хорошим”. Этого достаточно. И вот он готов без страха встретить самые ужасные несчастья и безропотно вынести бедствия, как бы предназначенные сделать невыносимой жизнь всякого чувствительного и разумного существа. Это еще не все. Его система может привести его к самому полному примирению: он будет ценить свое настоящее состояние, ибо ничто не мешает ему выйти из своего рода, распространяя свои идеи, и рассматривать угнетающее его бедствие как счастье для родины в более широком смысле слова, сыном которой он является и достоинства которой он, как и подобает доброму и верноподданному гражданину, любит и ценит.
Этот порыв страстей должен послужить причиной самого героического постоянства, которое человек может явить в состоянии страдания, великодушно преодолевая его начинаниями, требуемыми честью и добродетелью. Через эту подзорную трубу можно увидеть мелкие происшествия, несправедливости и подлости в таком свете, который позволяет их вытерпеть, сохраняя в течение всей своей жизни уравновешенность. Значит, этот порыв страстей и эта нравственная подзорная труба действительно безупречны и располагающие ими существа в большинстве своем добры и добродетельны, ибо все то, что способствует сохранению той или иной роли человека в обществе и пробуждению в нем недюжинного стремления к общему благу своего рода, без сомнения, является ростком недюжинной добродетели.
Что бы нас ни ожидало в иной жизни, воздаяние или кары, может ли тот, кто, подобно настоящему теисту, допускает существование в природе высшего существа, разума, управляющего всем сущим с мудростью и добротой, может ли он представить себе, что этот разум связал его земные страдания с тем, что ему предписано? Не является ли предположение о том, что добродетель есть одно из природных несчастий существа и что порок постоянно способствует его благополучию, обвинением вселенной и общего порядка вещей в существенном недостатке и в грубом несовершенстве?
Мне остается рассмотреть новое преимущество, которым теизм в отличие от атеизма наделяет существо, для того чтобы оно стало добродетельным. Быть может, на первый взгляд нижеследующее размышление не покажется верным, боюсь, как бы его не приняли за напрасную хитрость и не отвергли как философскую уловку. Если же тем не менее оно будет иметь какой-то вес, то лишь благодаря тому, о чем мы уже говорили.
Как мы уже доказали, всякое существо от природы обладает некоторой степенью злобы, причиной которой является какое-либо отвращение или наклонность, не соответствующая его частному интересу или общему благу его рода. То, что при приближении несчастья или неминуемой опасности мыслящее существо предупреждается мерой своего к нему отвращения, вполне объяснимо и нормально. Но если по наступлении несчастья отвращение продолжается; если после свершения зла страсть нарастает; если возмущенное нанесенным ему ударом существо жалуется на судьбу, начинает роптать и испытывает отвращение к своему положению, то нужно признать, что этот порыв порочен по своей природе и по своим последствиям, ибо он развращает характер, делая его гневным, и приступ гнева нарушает спокойную экономию чувств, присущую добродетели. Но признать то, что этот порыв порочен, означает согласиться с тем, что в подобных обстоятельствах молчаливое терпение и скромная твердость были бы добродетельными.
Итак, гипотеза тех, кто отрицает существование высшего существа, предполагает, что так называемая необходимость причины не должна повлечь за собой никакого явления, заслуживающего их ненависти или любви, ужаса или восхищения. Но поскольку самые прекрасные в мире размышления о непостоянстве случая или о случайном перемещении атомов ни в коей мере неутешительны, постольку трудно предположить, чтобы в трудных обстоятельствах или в тяжелые и несчастливые времена атеист не возмутился и не обрушился на столь скверное и зловредное устройство. Но теист уверен в том, что, “каково бы ни было следствие царящего во вселенной порядка, оно может быть только хорошим”. Этого достаточно. И вот он готов без страха встретить самые ужасные несчастья и безропотно вынести бедствия, как бы предназначенные сделать невыносимой жизнь всякого чувствительного и разумного существа. Это еще не все. Его система может привести его к самому полному примирению: он будет ценить свое настоящее состояние, ибо ничто не мешает ему выйти из своего рода, распространяя свои идеи, и рассматривать угнетающее его бедствие как счастье для родины в более широком смысле слова, сыном которой он является и достоинства которой он, как и подобает доброму и верноподданному гражданину, любит и ценит.
Этот порыв страстей должен послужить причиной самого героического постоянства, которое человек может явить в состоянии страдания, великодушно преодолевая его начинаниями, требуемыми честью и добродетелью. Через эту подзорную трубу можно увидеть мелкие происшествия, несправедливости и подлости в таком свете, который позволяет их вытерпеть, сохраняя в течение всей своей жизни уравновешенность. Значит, этот порыв страстей и эта нравственная подзорная труба действительно безупречны и располагающие ими существа в большинстве своем добры и добродетельны, ибо все то, что способствует сохранению той или иной роли человека в обществе и пробуждению в нем недюжинного стремления к общему благу своего рода, без сомнения, является ростком недюжинной добродетели.
|
|