Скачать 95.8 Кбайт
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели,
Уродство возбуждает в них презрение и отвращение, красота порой приводит их в восторг и в экстаз. Было бы ребячеством доказывать здравомыслящему человеку, что у нравственных существ, так же как и у телесных предметов, отсутствуют истинная красота, красота сущностная, нечто подлинно возвышенное. Действительно, не ребячество ли отрицать то, что явно затрагивает тебя самого? Когда кто-либо из наших современных догматиков самым чистосердечным образом уверяет, что “божество есть не что иное, как пустой призрак”, что “порок и добродетель — предрассудки воспитания”, что “бессмертие души, боязнь кары и надежда на воздаяние в будущем призрачны”, не околдованы ли они? Не движет ли ими желание казаться искренними? Не влияет ли на них decorum et dulce? Ибо ведь их частный интерес должен был бы требовать от них, чтобы они приберегли для себя все эти редкие знания: чем более они распространены, тем менее полезны. Если все люди раз и навсегда убедятся, что божественные и человеческие законы являются препятствиями, перед которыми не стоит задерживаться, раз есть возможность безбоязненно их преодолеть, то обманутых будет не больше, чем дураков. Кто же может вынудить их даже под страхом смерти говорить, писать и выводить нас из заблуждения? Ведь они знают, что их усердие довольно-таки неохотно вознаграждается правительством. Я будто слышу, как М...Ш... говорит одному из докторов:
“Философия, на которую вы любезно открыли мне глаза, совершенно необычна. Я благодарен вам за вашу просвещенность; но какой вам интерес наставлять меня? Кто я вам? Разве вы мой отец? Если бы я был вашим сыном, были бы вы мне должны что-нибудь как отец? Была бы в вас некая естественная привязанность, некий легкий намек, который приятно и удобно использовать, чтобы на свой страх и риск разоблачить человека, прикидывающегося равнодушным к вещам, для него важным. Если вы вовсе не испытываете этих чувств, то вы берете на себя тяжкий труд и подвергаетесь большой опасности ради человека, который будет неблагодарным, если точно последует вашим принципам. Отчего вам не сохранить вашу тайну? Разглашая ее, вы лишаете ее полезности. Не пытайтесь избавить меня от моих предрассудков. Ни вам, ни мне ни к чему, чтобы я знал, что природа, подобно хищнику, терзает меня и что сознание мое может оставаться неизменным”.
Если нет ни прекрасного, ни великого, ни возвышенного, то что же происходит с любовью, славой, честолюбием, доблестью? К чему тогда восхищаться стихами или картиной, дворцом или садом, статной фигурой или красивым лицом? В этой равнодушной системе героизм предстает сумасбродством. Музам больше не будет пощады. Царь среди поэтов будет не более чем довольно пошлым писателем. Но эта убийственная философия каждую минуту изменяется, и поэт, употребивший все очарование своего мастерства для того, чтобы обесценить прелесть природы, больше, чем кто бы то ни было, отдается восторгам, восхищению и воодушевлению. Если судить по живости его описаний, никто другой еще не был так чувствителен к красотам вселенной, как он. Можно сказать, что его поэзия наносит больше ущерба атомистической гипотезе, чем все его рассуждения придают ей правдоподобия. Давайте послушаем его песню:
Alma Venus, coeli subter labentia signa
Quae mare navigerum, quae terras frugiferenteis
Concelebras .....
Lucret. De rerum nat., lib. I, v. 1 30
Quae quoniain rerum naturam sola gubernas,
Nec sine te quidquam dias in luminis oras
Exoritur, neque fit laetum, neque amabile quidquam;
Te sociam studeo scribundis versibus esse.
Id., ibid., v. 22^.
Если почувствовать всю прелесть этого призыва, то все возможные доводы против красоты будут производить весьма легковесное впечатление.
И далее:
Belli fera moenera Mavors
Armipotens regit, in gremium qui saepe tuum se
Rejicit, aeterno devictus volnere amoris...
Pascit ашоге avidos, inhians in te, Dea, visus;
Eque tuo pendet resupini spiritus ore,
Hunc tu, Diva, tuo recubantem corpore sancto
Circumfusa super, suaveis ex ore loquelas Funde.
Lucret. De rerum nat., lib. I, v. 34.
Вы скажете: “Согласен, что эти стихи прекрасны”. Значит, имеется что-то прекрасное? Безусловно. Но красота эта не в описываемой вещи, а в самом описании. Любое отвратительное чудовище, обладающее искусством подражания, способно нравиться. Как бы безобразно ни было существо (если все-таки бывает настоящее безобразие), оно может понравиться, если только будет хорошо представлено. Но это восхищающее меня искусство представления не предполагает никакой красоты в самой вещи: я восхищаюсь соответствием предмета и изображения. Изображение прекрасно, а предмет ни прекрасен, ни безобразен”.
Чтобы ответить на это возражение, я спрошу, что понимают под словом чудовище. Если этим словом обозначают соединение случайно собранных частей, непоследовательное, беспорядочное, лишенное гармонии, непропорциональное, я осмелюсь утверждать, что представление об этом существе будет не менее неприятным, чем само это существо.
“Философия, на которую вы любезно открыли мне глаза, совершенно необычна. Я благодарен вам за вашу просвещенность; но какой вам интерес наставлять меня? Кто я вам? Разве вы мой отец? Если бы я был вашим сыном, были бы вы мне должны что-нибудь как отец? Была бы в вас некая естественная привязанность, некий легкий намек, который приятно и удобно использовать, чтобы на свой страх и риск разоблачить человека, прикидывающегося равнодушным к вещам, для него важным. Если вы вовсе не испытываете этих чувств, то вы берете на себя тяжкий труд и подвергаетесь большой опасности ради человека, который будет неблагодарным, если точно последует вашим принципам. Отчего вам не сохранить вашу тайну? Разглашая ее, вы лишаете ее полезности. Не пытайтесь избавить меня от моих предрассудков. Ни вам, ни мне ни к чему, чтобы я знал, что природа, подобно хищнику, терзает меня и что сознание мое может оставаться неизменным”.
Если нет ни прекрасного, ни великого, ни возвышенного, то что же происходит с любовью, славой, честолюбием, доблестью? К чему тогда восхищаться стихами или картиной, дворцом или садом, статной фигурой или красивым лицом? В этой равнодушной системе героизм предстает сумасбродством. Музам больше не будет пощады. Царь среди поэтов будет не более чем довольно пошлым писателем. Но эта убийственная философия каждую минуту изменяется, и поэт, употребивший все очарование своего мастерства для того, чтобы обесценить прелесть природы, больше, чем кто бы то ни было, отдается восторгам, восхищению и воодушевлению. Если судить по живости его описаний, никто другой еще не был так чувствителен к красотам вселенной, как он. Можно сказать, что его поэзия наносит больше ущерба атомистической гипотезе, чем все его рассуждения придают ей правдоподобия. Давайте послушаем его песню:
Alma Venus, coeli subter labentia signa
Quae mare navigerum, quae terras frugiferenteis
Concelebras .....
Lucret. De rerum nat., lib. I, v. 1 30
Quae quoniain rerum naturam sola gubernas,
Nec sine te quidquam dias in luminis oras
Exoritur, neque fit laetum, neque amabile quidquam;
Te sociam studeo scribundis versibus esse.
Id., ibid., v. 22^.
Если почувствовать всю прелесть этого призыва, то все возможные доводы против красоты будут производить весьма легковесное впечатление.
И далее:
Belli fera moenera Mavors
Armipotens regit, in gremium qui saepe tuum se
Rejicit, aeterno devictus volnere amoris...
Pascit ашоге avidos, inhians in te, Dea, visus;
Eque tuo pendet resupini spiritus ore,
Hunc tu, Diva, tuo recubantem corpore sancto
Circumfusa super, suaveis ex ore loquelas Funde.
Lucret. De rerum nat., lib. I, v. 34.
Вы скажете: “Согласен, что эти стихи прекрасны”. Значит, имеется что-то прекрасное? Безусловно. Но красота эта не в описываемой вещи, а в самом описании. Любое отвратительное чудовище, обладающее искусством подражания, способно нравиться. Как бы безобразно ни было существо (если все-таки бывает настоящее безобразие), оно может понравиться, если только будет хорошо представлено. Но это восхищающее меня искусство представления не предполагает никакой красоты в самой вещи: я восхищаюсь соответствием предмета и изображения. Изображение прекрасно, а предмет ни прекрасен, ни безобразен”.
Чтобы ответить на это возражение, я спрошу, что понимают под словом чудовище. Если этим словом обозначают соединение случайно собранных частей, непоследовательное, беспорядочное, лишенное гармонии, непропорциональное, я осмелюсь утверждать, что представление об этом существе будет не менее неприятным, чем само это существо.
|
|