Бесспорно, духовное удовлетворение берет верх над чувственным наслаждением. Это можно доказать следующим образом. Каждый раз, когда разум высоко оценивает какой-нибудь поступок и поражается проявленному героизму, причем предмет этот производит на него самое глубокое впечатление, существо не остановишь ни угрозами, ни обещаниями, ни гонениями, ни чувственными наслаждениями. Известны случаи, когда индусы, варвары, злоумышленники и порой последние отбросы рода человеческого жертвовали собой во имя интересов своего рода, из признательности, из-за озлобления, из соображений чести или учтивости. Порой они даже шли навстречу смертельной опасности, а ведь малейшее размышление, легчайшее огорчение, незначительная помеха отравляют и уничтожают чувственное наслаждение, которому они безусловно предались бы, если бы обстоятельства этому более благоприятствовали, а следовательно, и чувства их были бы предельно возбуждены. Пытаться вновь пробудить чувства бесполезно; когда вступает в игру разум, усилия или напрасны, или вызывают нетерпение и отвращение.

Но если духовное удовлетворение главенствует над чувственными наслаждениями, в чем нельзя сомневаться, то из этого следует, что все, что может вызвать у мыслящего существа постоянную смену духовных удовольствий, важнее для его счастья, чем подобная цепь чувственных наслаждений.

Таким образом, духовное удовлетворение состоит в самой активности общественных аффектов или же вытекает из этой активности в качестве следствия. Значит, только наличие общественных аффектов доставляет существу истинное и постоянное счастье, ибо они являются источником духовных наслаждений.

Для того чтобы рассмотреть, как общественные аффекты сами по себе доставляют существу сильнейшие наслаждения (излишний труд для того, кто испытал такое состояние, когда дух находится во власти дружбы, признательности, доброты, сострадания, великодушия и других общественных аффектов), отметим, что тот, кто обладает от природы какими-нибудь чувствами, хорошо знает, насколько приятны эти великодушные наклонности; но ощущаемая всеми нами, пока мы существуем, разница между одиночеством и пребыванием в обществе, между обществом равнодушного человека и друга, связь почти всех наших наслаждений с общением с нам подобными и влияние, оказываемое на них настоящим или воображаемым обществом, дают ответ на этот вопрос.

Если не полагаться на внутреннее чувство, то превосходство наслаждений, происходящих из общественных аффектов, над теми, что происходят из ощущений, познается уже по внешнему виду: они выражаются в чудесных признаках, которые можно прочитать на лице человека, где явственно написана более искренняя, сильная и полная радость, чем та, которая сопутствует утолению голода, жажды и иных насущных потребностей. Наблюдаемое нами превосходство этого вида аффектов над другими не позволяет сомневаться в их силе. Когда дают о себе знать общественные аффекты, все иные чувства ослабляются, все иные наклонности безмолвствуют. Чувственные удовольствия не имеют с этим ничего общего. Человек, испытавший сначала первые, а затем вторые, без сомнения отдаст предпочтение первым, но, чтобы судить по справедливости, он должен испытать и то и другое в полной мере. Порядочный человек может познать все пылкие чувственные наслаждения; умеренное их постижение отвечает чувствительности его органов и утонченности его вкуса. Но злодей, которому общественные аффекты чужды по самому его положению, абсолютно неспособен судить о доставляемых ими удовольствиях.

Замечание, что аффекты эти не всегда являются определяющими для существа, которое их испытывает, ничего не значит; ибо если существо не ощущает всей их природной силы, то, значит, оно их лишено в тот момент и было лишено всегда. Но, прежде чем мы докажем это положение, заметим, что, чем меньше общественных аффектов имеет существо, тем удивительнее, если они окажутся преобладающими; однако это чудо не исключено. А именно, если при случае общественный аффект смог одолеть злой умысел, значит, при упорном упражнении он безусловно одержит верх.

Сила и влияние общественного аффекта ослабляют силу любого другого наслаждения. Когда речь идет о кровных интересах и в сотне других случаев эта страсть безраздельно господствует и почти без труда берет верх над самыми обольстительными соблазнами.

Те, кто достиг хотя бы небольших успехов в науках и знает элементарные правила математики, уверяют, что в этих истинах, хотя они и являются чисто умозрительными, ум изыскивает некое сладострастие, превосходящее сладострастие чувственное. Тщетны попытки изучить природу этого удовольствия, получаемого от созерцания,— здесь не обнаруживается никакой связи с частными интересами существа. Благо его индивидуальной системы не имеет при этом никакого значения. Восхищение и радость, которые он испытывает, направлены на внешние предметы, чуждые математ