| Авторы: |
Дидро Дени |
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели,
Д.Дидро
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели, написанный милордом Ш***
Моему брату.
...Да, брат мой, правильно понятая и отправляемая с просвещенным усердием религия непременно пробуждает нравственные добродетели. Она даже сочетается с естественнонаучными знаниями; и когда она крепка, прогресс естественных наук нисколько не посягает на ее права. Как бы трудно ни было установить границу между царством веры и царством разума, философ не смешивает предмет того и другого: не стремясь к призрачному счастью их примирения, он, как добрый гражданин, испытывает к ним привязанность и уважение. От философии до неверия так же далеко, как от религиозности до фанатизма; но от фанатизма до варварства — один только шаг. Как и вы, под варварством я понимаю то мрачное расположение, которое делает человека нечувствительным к очарованию природы и искусства и к привлекательным чертам общества. И действительно, разве назовешь тех, кто изувечил спасенные из развалин древнего Рима статуи, иначе, как варварами? И как еще назвать людей, которые, появившись на свет с веселым нравом, придающим оттенок утонченности разуму и приветливость добродетели, притупили его, растеряли и дошли до того — редкий и возвышенный порыв! — что как от чудовища бегут от тех, кого им должно любить? Я бы охотно сказал, что и те и другие познали лишь призрак религии. По правде говоря, они были охвачены недостойным ее паническим ужасом — тем ужасом, который некогда был губительным для литературы и который мог оказаться роковым и для самой религии. Монтень сказал:
“Известно, что в те далекие времена, когда впервые утверждалась наша религия и с нею начинали считаться законы, рвение к ней вооружило довольно многих против языческих книг, от чего ученые люди понесли ни с чем не сравнимый ущерб; полагаю, что эти бесчинства принесли науке гораздо больше вреда, нежели все пожары, произведенные варварами. И Корнелий Тацит — верное тому свидетельство, ибо, хотя император Тацит, его потомок, и заполнил благодаря особым указам его “Анналами” все книгохранилища мира, все же ни одному полному экземпляру их так и не удалось укрыться от старательных поисков тех, кто жаждал расправиться с ними по причине пяти или шести ничтожных замечаний, враждебных нашей вере”. Не нужно быть большим мыслителем, чтобы заметить, что неверие менее опасно, чем такое инквизиторство. Неверие побивает религиозные доказательства, дознание пыталось их уничтожить. Если бы еще несдержанное кипучее рвение проявилось лишь в готической изысканности неустойчивых умов, в ложных тревогах невежд или истерических припадках каких-нибудь меланхоликов! Но вспомните историю наших гражданских волнений, и вы увидите, что половина нации из благочестивых побуждений купалась в крови другой половины и для защиты божьего промысла попирала первоначальные чувства человечности; как будто для того, чтобы прослыть верующим, необходимо было перестать быть человеком! Религия и нравственность слишком тесно связаны, для того чтобы их фундаментальные принципы противоречили друг другу. Без религии нет добродетели, а без добродетели нет счастья — эти две истины я рассматриваю в написанных мною для нашей общей пользы размышлениях. Не обижайтесь на это выражение:
я знаю ваш глубокий ум и доброту вашего сердца. Будучи противником исступления и ханжества, вы не думаете, что первое ограничивалось частными мнениями, а второе исчерпывалось детскими восторгами. Итак, с вашего разрешения, это произведение будет противоядием, предназначенным восстановить мой ослабевший темперамент и поддержать ваши еще не растраченные силы. Прошу вас, примите его как подарок философа и залог братской дружбы.
Дени Дидро.
Вступительное слово.
У нас достаточно длинных трактатов о нравственности;
но никто еще не подумал о том, чтобы рассказать нам о ее составных частях. Ведь такое название я не могу дать ни пустым выводам, которые нам поспешно диктуют в школах и, к счастью, не успевают объяснить, ни сборникам бессвязных и беспорядочных изречений, задача которых — унизить человека, не очень-то утруждая себя его исправлением. Не то чтобы нельзя было установить некоторой разницы между этими двумя видами творений: я согласен, что в одной странице Лабрюйера содержится больше полезного, чем в целом томе Пуршо; но следует также признать, что и те и другие неспособны с помощью своих принципов сделать читателя добродетельным.
Наука о нравственности составляла основную часть философии древних, которые в этом отношении были, по-моему, куда более мудрыми, чем мы. По тому, как мы ее трактуем, можно подумать, что или знание своих обязанностей теперь менее важно, или же стало легче их выполнять. Прослушав курс философии, молодой человек попадает в мир атеистов, деистов, социниан, спинозистов и прочих безбожников; он хорошо осведомлен о свойствах тончайшей материи и об образовании вихрей — эти чудесные познания ему ни к чему; но он едва ли знает о достоинствах добродетели, о которой говорил ему наставник, или об основаниях религии, о которой он читал в своем катехизисе. Надо надеяться,
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели, написанный милордом Ш***
Моему брату.
...Да, брат мой, правильно понятая и отправляемая с просвещенным усердием религия непременно пробуждает нравственные добродетели. Она даже сочетается с естественнонаучными знаниями; и когда она крепка, прогресс естественных наук нисколько не посягает на ее права. Как бы трудно ни было установить границу между царством веры и царством разума, философ не смешивает предмет того и другого: не стремясь к призрачному счастью их примирения, он, как добрый гражданин, испытывает к ним привязанность и уважение. От философии до неверия так же далеко, как от религиозности до фанатизма; но от фанатизма до варварства — один только шаг. Как и вы, под варварством я понимаю то мрачное расположение, которое делает человека нечувствительным к очарованию природы и искусства и к привлекательным чертам общества. И действительно, разве назовешь тех, кто изувечил спасенные из развалин древнего Рима статуи, иначе, как варварами? И как еще назвать людей, которые, появившись на свет с веселым нравом, придающим оттенок утонченности разуму и приветливость добродетели, притупили его, растеряли и дошли до того — редкий и возвышенный порыв! — что как от чудовища бегут от тех, кого им должно любить? Я бы охотно сказал, что и те и другие познали лишь призрак религии. По правде говоря, они были охвачены недостойным ее паническим ужасом — тем ужасом, который некогда был губительным для литературы и который мог оказаться роковым и для самой религии. Монтень сказал:
“Известно, что в те далекие времена, когда впервые утверждалась наша религия и с нею начинали считаться законы, рвение к ней вооружило довольно многих против языческих книг, от чего ученые люди понесли ни с чем не сравнимый ущерб; полагаю, что эти бесчинства принесли науке гораздо больше вреда, нежели все пожары, произведенные варварами. И Корнелий Тацит — верное тому свидетельство, ибо, хотя император Тацит, его потомок, и заполнил благодаря особым указам его “Анналами” все книгохранилища мира, все же ни одному полному экземпляру их так и не удалось укрыться от старательных поисков тех, кто жаждал расправиться с ними по причине пяти или шести ничтожных замечаний, враждебных нашей вере”. Не нужно быть большим мыслителем, чтобы заметить, что неверие менее опасно, чем такое инквизиторство. Неверие побивает религиозные доказательства, дознание пыталось их уничтожить. Если бы еще несдержанное кипучее рвение проявилось лишь в готической изысканности неустойчивых умов, в ложных тревогах невежд или истерических припадках каких-нибудь меланхоликов! Но вспомните историю наших гражданских волнений, и вы увидите, что половина нации из благочестивых побуждений купалась в крови другой половины и для защиты божьего промысла попирала первоначальные чувства человечности; как будто для того, чтобы прослыть верующим, необходимо было перестать быть человеком! Религия и нравственность слишком тесно связаны, для того чтобы их фундаментальные принципы противоречили друг другу. Без религии нет добродетели, а без добродетели нет счастья — эти две истины я рассматриваю в написанных мною для нашей общей пользы размышлениях. Не обижайтесь на это выражение:
я знаю ваш глубокий ум и доброту вашего сердца. Будучи противником исступления и ханжества, вы не думаете, что первое ограничивалось частными мнениями, а второе исчерпывалось детскими восторгами. Итак, с вашего разрешения, это произведение будет противоядием, предназначенным восстановить мой ослабевший темперамент и поддержать ваши еще не растраченные силы. Прошу вас, примите его как подарок философа и залог братской дружбы.
Дени Дидро.
Вступительное слово.
У нас достаточно длинных трактатов о нравственности;
но никто еще не подумал о том, чтобы рассказать нам о ее составных частях. Ведь такое название я не могу дать ни пустым выводам, которые нам поспешно диктуют в школах и, к счастью, не успевают объяснить, ни сборникам бессвязных и беспорядочных изречений, задача которых — унизить человека, не очень-то утруждая себя его исправлением. Не то чтобы нельзя было установить некоторой разницы между этими двумя видами творений: я согласен, что в одной странице Лабрюйера содержится больше полезного, чем в целом томе Пуршо; но следует также признать, что и те и другие неспособны с помощью своих принципов сделать читателя добродетельным.
Наука о нравственности составляла основную часть философии древних, которые в этом отношении были, по-моему, куда более мудрыми, чем мы. По тому, как мы ее трактуем, можно подумать, что или знание своих обязанностей теперь менее важно, или же стало легче их выполнять. Прослушав курс философии, молодой человек попадает в мир атеистов, деистов, социниан, спинозистов и прочих безбожников; он хорошо осведомлен о свойствах тончайшей материи и об образовании вихрей — эти чудесные познания ему ни к чему; но он едва ли знает о достоинствах добродетели, о которой говорил ему наставник, или об основаниях религии, о которой он читал в своем катехизисе. Надо надеяться,
|
|