Скачать 95.8 Кбайт
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели,
Пораженное таким образом воображение, быть может, отвергнет преходящие достоинства доброты и естественные награды добродетели, вознесет до небес благополучие злых людей и в припадке опрометчивого усердия провозгласит, что, не ожидая благ в будущем и не опасаясь вечных мучений, оно отказывается от порядочности и окончательно предается разврату, преступлениям и распутству. Это доказательство того, что в какой-то мере ничто так не губительно для добродетели, как неясная и расплывчатая надежда на будущие воздаяния и кары. Ибо если однажды не окажется фундамента, на котором должно держаться целое нравственное построение, то добродетель пошатнется, потеряет опору и может обрушиться. Я знавал одного архитектора, который установил такую мощную подпору под одну сторону здания, находящуюся под угрозой разрушения, что здание обвалилось с другой стороны. Почти такое же явление наблюдается в нравственности. Люди не довольствуются выявлением преимуществ добродетели и честности, они пренебрегают этими опорами и добавляют к ним другие, чем создают опасность разрушения здания. Ожидаемые воздаяния гак восхваляли, что у людей не осталось других причин быть добродетельными. Однако если это чувство исключает более возвышенные побуждения, то уничтожается всякая заслуга существа, которым это чувство овладело.
Что касается атеизма, то отрицание преимуществ добродетели не является прямым следствием этой гипотезы. Атеизм оставляет честность без опоры. Хуже того, он косвенно подрывает ее. Однако Гоббс был добрым гражданином, семьянином, другом и вовсе не верил в бога. Люди непоследовательны: они оскорбляют бога, существование которого признают; они отрицают существование бога, от которого заслужили награду. Удивляться следует не зоркому атеисту, а подслеповатому христианину. Не обязательно верить в бога, для того чтобы убедиться в преимуществах добродетельной жизни. Но если впасть однажды в противоположный предрассудок, то болезнь становится неизлечимой, и нужно признать, что это — побочный результат атеизма.
Почти невозможно отдавать должное преимуществам добродетели, не постигнув возвышенной мысли об удовлетворении, порождаемом уважением и приязнью рода человеческого. Но чтобы вполне оценить это удовлетворение, нужно его испытать. Следовательно, те, кто строит свое настоящее счастье на добродетели, основываются на лестном обладании великодушной привязанностью людей и на знании силы этого удовольствия. Но предположение о том, что в природе нет ни доброты, ни очарования, что высшее существо, предписывающее нам доброжелательность по отношению к нашим ближним, каждодневно доказывая нам свою благожелательность, есть химера,— такое предположение отнюдь не способствует усилению общественных аффектов и распространению бескорыстной любви к добродетели. Напротив, такая система скорее смешивает понятия об уродстве и красоте и уничтожает обычную дань восхищения, отдаваемую нами замыслам, пропорциям и гармонии, царящим в порядке вещей. Ибо может ли вселенная показать нечто величественное и достойное восхищения тому, кто относится к ней как к образцу беспорядочности? Заметит ли тот, для кого все сущее далеко от совершенства и уродливо, хоть какую-нибудь красоту в составляющих единое целое частях?
К тому же как тяжко думать, что ты живешь в вечном хаосе, что ты часть разболтанной машины, которая в любую минуту может сломаться и в которой нет ничего доброго, удовлетворительного, ничего, что не вызывало бы прозрения, ненависти и отвращения! Эти мрачные и меланхолические мысли всегда влияют на характер, затрагивают общественные чувства, ухудшают настроение, ослабляют любовь к справедливости и со временем подрывают добродетельные принципы.
Такого не происходит с теми, кто поклоняется богу, но только такому богу, которого не напрасно наделяют именем доброго, а который добр действительно, такому богу, история которого полна примерами снисходительности и доброты. Зная об этом, человек принимает грядущие воздаяния и кары. К тому же он убежден, что награды даются за достоинства и добродетели, а кары — за пороки и злобу. Не подходящие под эти определения свойства или непредвиденные обстоятельства не могут обмануть его ожиданий;
в противном случае, не принимая во внимание понятий кары и воздаяния, он сможет допустить лишь произвольное распределение добра и зла, и вся его система загробного мира не будет способствовать его добродетели в этой жизни. С помощью этих предположений он мог бы сохранить свою цельность в самой критической жизненной ситуации, даже если бы особые обстоятельства или софистические рассуждения привели его к злополучному убеждению, что нужно отказаться от счастья, чтобы заслужить спасение.
Все же этот предрассудок, противный добродетели, представляется мне несовместимым с чистым теизмом. Если в этом мире добродетель подразумевает награду, а порок — наказание, то какой прекрасный предлог для надежды имеет теист! Не будет ли у него оснований полагать, что высшее существо, которое в этой жизни вершит воздающее по заслугам правосудие над добрыми и злыми существами, не откажется от этих утешительных действии в иной жизни? Не может ли он считать преходящие блага, которыми наслаждается, залогом ожидающего его вечного счастья? Ибо если в данный момент добродетель выгодна, то все-таки стоит быть добродетельным.
Что касается атеизма, то отрицание преимуществ добродетели не является прямым следствием этой гипотезы. Атеизм оставляет честность без опоры. Хуже того, он косвенно подрывает ее. Однако Гоббс был добрым гражданином, семьянином, другом и вовсе не верил в бога. Люди непоследовательны: они оскорбляют бога, существование которого признают; они отрицают существование бога, от которого заслужили награду. Удивляться следует не зоркому атеисту, а подслеповатому христианину. Не обязательно верить в бога, для того чтобы убедиться в преимуществах добродетельной жизни. Но если впасть однажды в противоположный предрассудок, то болезнь становится неизлечимой, и нужно признать, что это — побочный результат атеизма.
Почти невозможно отдавать должное преимуществам добродетели, не постигнув возвышенной мысли об удовлетворении, порождаемом уважением и приязнью рода человеческого. Но чтобы вполне оценить это удовлетворение, нужно его испытать. Следовательно, те, кто строит свое настоящее счастье на добродетели, основываются на лестном обладании великодушной привязанностью людей и на знании силы этого удовольствия. Но предположение о том, что в природе нет ни доброты, ни очарования, что высшее существо, предписывающее нам доброжелательность по отношению к нашим ближним, каждодневно доказывая нам свою благожелательность, есть химера,— такое предположение отнюдь не способствует усилению общественных аффектов и распространению бескорыстной любви к добродетели. Напротив, такая система скорее смешивает понятия об уродстве и красоте и уничтожает обычную дань восхищения, отдаваемую нами замыслам, пропорциям и гармонии, царящим в порядке вещей. Ибо может ли вселенная показать нечто величественное и достойное восхищения тому, кто относится к ней как к образцу беспорядочности? Заметит ли тот, для кого все сущее далеко от совершенства и уродливо, хоть какую-нибудь красоту в составляющих единое целое частях?
К тому же как тяжко думать, что ты живешь в вечном хаосе, что ты часть разболтанной машины, которая в любую минуту может сломаться и в которой нет ничего доброго, удовлетворительного, ничего, что не вызывало бы прозрения, ненависти и отвращения! Эти мрачные и меланхолические мысли всегда влияют на характер, затрагивают общественные чувства, ухудшают настроение, ослабляют любовь к справедливости и со временем подрывают добродетельные принципы.
Такого не происходит с теми, кто поклоняется богу, но только такому богу, которого не напрасно наделяют именем доброго, а который добр действительно, такому богу, история которого полна примерами снисходительности и доброты. Зная об этом, человек принимает грядущие воздаяния и кары. К тому же он убежден, что награды даются за достоинства и добродетели, а кары — за пороки и злобу. Не подходящие под эти определения свойства или непредвиденные обстоятельства не могут обмануть его ожиданий;
в противном случае, не принимая во внимание понятий кары и воздаяния, он сможет допустить лишь произвольное распределение добра и зла, и вся его система загробного мира не будет способствовать его добродетели в этой жизни. С помощью этих предположений он мог бы сохранить свою цельность в самой критической жизненной ситуации, даже если бы особые обстоятельства или софистические рассуждения привели его к злополучному убеждению, что нужно отказаться от счастья, чтобы заслужить спасение.
Все же этот предрассудок, противный добродетели, представляется мне несовместимым с чистым теизмом. Если в этом мире добродетель подразумевает награду, а порок — наказание, то какой прекрасный предлог для надежды имеет теист! Не будет ли у него оснований полагать, что высшее существо, которое в этой жизни вершит воздающее по заслугам правосудие над добрыми и злыми существами, не откажется от этих утешительных действии в иной жизни? Не может ли он считать преходящие блага, которыми наслаждается, залогом ожидающего его вечного счастья? Ибо если в данный момент добродетель выгодна, то все-таки стоит быть добродетельным.
|
|