Скачать 95.8 Кбайт
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели,
Местью за оскорбление, нанесенное им обществу, будет постоянно преследующая его бедность, ибо скупец более жестокий по отношению к самому себе, нежели к роду человеческому, сам является жертвой собственной скупости.
Скупость и алчность — вот два бича; с этим все согласны. К тому же известно, что для существования достаточно малого и что число потребностей было бы невелико, если бы воздержанность позволяла их сократить и если бы люди проявляли воздержанность, умеренность и вели естественный образ жизни хотя бы вполовину столь усердно и прилежно, как они предаются сладострастию и роскошеству. Но если воздержание полезно, если умеренность способствует счастью, если они приносят прекрасные плоды, как было доказано выше, то какова же будет степень несчастья, которое влекут за собой противоположные страсти? Какие же муки будет испытывать существо, раздираемое желаниями, не знающими границ ни по сути своей, ни по природе своего предмета? Где же остановиться? Имеется ли среди бесконечного множества вещей, вызывающих алчность, нечто недоступное для соответствующих желаний? Что противопоставить мании накопительства, безумному желанию беспрерывно умножать свои доходы и богатства?
Отсюда ничем не утолимое беспокойство скупцов: сокровища никогда их не обогащают, а желания всегда обедняют, поэтому то, чем они обладают, не приносит им никакого удовлетворения и они чахнут, тоскуя о том, чего им недостает. Но какое реальное удовлетворение можно получить, имея столь неумеренные желания? Неудержимая жажда почестей или богатства вызвана скупостью либо честолюбием, а не желанием ими наслаждаться. Но оставим этот порок неприязни и возмущению тех, кто считает слова “скупой” и “несчастный” синонимами, и перейдем к честолюбию.
Эта страсть повсюду на свете вызывает смятение. Действительно, когда любовь к похвалам выходит за рамки честного, здорового соперничества, когда эта страсть уже переходит границы тщеславия, когда стремление выделяться из числа себе подобных перерастает в надменную спесь,— нет такого зла, которое эта страсть не смогла бы породить. Если мы примем во внимание преимущества скромных характеров и спокойных умов, если мы признаем, что покой, счастье и безопасность всегда сопутствуют тому, кто умеет довольствоваться своим положением и местом, которое он занимает в обществе, а также мириться со всеми присущими его положению неудобствами, то расположение к этому покажется нам самым разумным и выгодным. Я мог бы восхвалить здесь умеренность и показать ее совершенство, разоблачив суетное и тягостное честолюбие, показав смехотворность и тщету погони за титулами, почестями, превосходством, известностью, славой, признанием толпы, народным восхищением, словом, за всем, что называется личными победами. Сходную с этой проблему мы уже затронули в предыдущем рассуждении.
Не бывает, чтобы в душе, неудержимо стремящейся к величию, причем стремление это целиком овладевает существом, не возникло соответственного отвращения к посредственности. И вот она во власти подозрений и ревности опасается препятствий или неудач и подвергается опасностям и унижениям отказа. Таким образом, безрассудная страсть к славе, к карьере и к блестящему положению абсолютно исключает на будущее покой и безопасность, а в настоящем отравляет всякое удовлетворение и удовольствие, получаемое от жизненных благ.
Принято противопоставлять волнениям честолюбца безразличие и происходящую от него апатию; однако такой характер не исключает ни скупости, ни честолюбия — впрочем, первая в нем дремлет, а второе не приносит плодов. Эта дремлющая страсть представляет собой неоправданную любовь к покою, которая расслабляет душу, притупляет ум и делает существо неспособным на усилия, ибо трудности, усеивающие дорогу к богатству и почестям, в его глазах вырастают. Склонность к покою и к отдохновению ничуть не менее естественна и полезна, чем желание спать; но постоянная сонливость не менее пагубна для тела, чем отвращение к делам — для ума.
О том, что движение необходимо для здоровья, можно судить по разнице в характерах людей, занимающихся упражнениями, и тех, кто никогда ими не занимался, или же по крепкому и мужественному телосложению людей, приученных к труду, и хрупкой комплекции автоматов, выращенных, как тепличные растения. Но влияние безделья распространяется не только на тело: затрагивая органы, оно притупляет чувственное наслаждение. Из области чувств порча переходит на духовную область и производит там опустошения. Только через некоторое время машина испытывает на себе ощутимые последствия праздности, но апатия, проникая в душу, угнетает ее, овладевает ею вместе с тревогами, подавленностью, унынием, досадой, разочарованиями и дурным настроением, отдает характер во власть этих меланхолических подруг; о таком состоянии мы уже говорили, отмечая, какое отчаянное положение оно создает, и утверждая, что аффекты необходимы для счастья.
Мы замечали, что, когда тело бездействует, животные духи, лишенные своих естественных функций, набрасываются на организацию и действиями своими уничтожают свои возможности,— это верное изображение того, что происходит в душе апатичного человека.
Скупость и алчность — вот два бича; с этим все согласны. К тому же известно, что для существования достаточно малого и что число потребностей было бы невелико, если бы воздержанность позволяла их сократить и если бы люди проявляли воздержанность, умеренность и вели естественный образ жизни хотя бы вполовину столь усердно и прилежно, как они предаются сладострастию и роскошеству. Но если воздержание полезно, если умеренность способствует счастью, если они приносят прекрасные плоды, как было доказано выше, то какова же будет степень несчастья, которое влекут за собой противоположные страсти? Какие же муки будет испытывать существо, раздираемое желаниями, не знающими границ ни по сути своей, ни по природе своего предмета? Где же остановиться? Имеется ли среди бесконечного множества вещей, вызывающих алчность, нечто недоступное для соответствующих желаний? Что противопоставить мании накопительства, безумному желанию беспрерывно умножать свои доходы и богатства?
Отсюда ничем не утолимое беспокойство скупцов: сокровища никогда их не обогащают, а желания всегда обедняют, поэтому то, чем они обладают, не приносит им никакого удовлетворения и они чахнут, тоскуя о том, чего им недостает. Но какое реальное удовлетворение можно получить, имея столь неумеренные желания? Неудержимая жажда почестей или богатства вызвана скупостью либо честолюбием, а не желанием ими наслаждаться. Но оставим этот порок неприязни и возмущению тех, кто считает слова “скупой” и “несчастный” синонимами, и перейдем к честолюбию.
Эта страсть повсюду на свете вызывает смятение. Действительно, когда любовь к похвалам выходит за рамки честного, здорового соперничества, когда эта страсть уже переходит границы тщеславия, когда стремление выделяться из числа себе подобных перерастает в надменную спесь,— нет такого зла, которое эта страсть не смогла бы породить. Если мы примем во внимание преимущества скромных характеров и спокойных умов, если мы признаем, что покой, счастье и безопасность всегда сопутствуют тому, кто умеет довольствоваться своим положением и местом, которое он занимает в обществе, а также мириться со всеми присущими его положению неудобствами, то расположение к этому покажется нам самым разумным и выгодным. Я мог бы восхвалить здесь умеренность и показать ее совершенство, разоблачив суетное и тягостное честолюбие, показав смехотворность и тщету погони за титулами, почестями, превосходством, известностью, славой, признанием толпы, народным восхищением, словом, за всем, что называется личными победами. Сходную с этой проблему мы уже затронули в предыдущем рассуждении.
Не бывает, чтобы в душе, неудержимо стремящейся к величию, причем стремление это целиком овладевает существом, не возникло соответственного отвращения к посредственности. И вот она во власти подозрений и ревности опасается препятствий или неудач и подвергается опасностям и унижениям отказа. Таким образом, безрассудная страсть к славе, к карьере и к блестящему положению абсолютно исключает на будущее покой и безопасность, а в настоящем отравляет всякое удовлетворение и удовольствие, получаемое от жизненных благ.
Принято противопоставлять волнениям честолюбца безразличие и происходящую от него апатию; однако такой характер не исключает ни скупости, ни честолюбия — впрочем, первая в нем дремлет, а второе не приносит плодов. Эта дремлющая страсть представляет собой неоправданную любовь к покою, которая расслабляет душу, притупляет ум и делает существо неспособным на усилия, ибо трудности, усеивающие дорогу к богатству и почестям, в его глазах вырастают. Склонность к покою и к отдохновению ничуть не менее естественна и полезна, чем желание спать; но постоянная сонливость не менее пагубна для тела, чем отвращение к делам — для ума.
О том, что движение необходимо для здоровья, можно судить по разнице в характерах людей, занимающихся упражнениями, и тех, кто никогда ими не занимался, или же по крепкому и мужественному телосложению людей, приученных к труду, и хрупкой комплекции автоматов, выращенных, как тепличные растения. Но влияние безделья распространяется не только на тело: затрагивая органы, оно притупляет чувственное наслаждение. Из области чувств порча переходит на духовную область и производит там опустошения. Только через некоторое время машина испытывает на себе ощутимые последствия праздности, но апатия, проникая в душу, угнетает ее, овладевает ею вместе с тревогами, подавленностью, унынием, досадой, разочарованиями и дурным настроением, отдает характер во власть этих меланхолических подруг; о таком состоянии мы уже говорили, отмечая, какое отчаянное положение оно создает, и утверждая, что аффекты необходимы для счастья.
Мы замечали, что, когда тело бездействует, животные духи, лишенные своих естественных функций, набрасываются на организацию и действиями своими уничтожают свои возможности,— это верное изображение того, что происходит в душе апатичного человека.
|
|