Скачать 95.8 Кбайт
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели,
“Реальность умозрительного негативного атеизма,— говорит аббат Лашамбр в своем “Трактате об истинной религии” (т. I, с. 7),— не менее очевидна и не менее бесспорна. Сколько еще на земле народов, не имеющих никакого представления о верховном божестве по причине своей глупости и неспособности к какому бы то ни было рассуждению или же потому, что им никогда в голову не приходило поразмыслить над этим!” Так случилось, я повторяю, и это неудивительно. Чудеса природы предстают перед нашим взором задолго до того, как мы в состоянии постичь их с помощью разума. Если бы мы приходили в этот мир с тем разумом, с каким мы впервые приходим в Оперу, то, когда занавес внезапно поднимается, мы, пораженные роскошью, великолепием и разнообразием декораций, не могли бы отрицать существования вечного мастера, подготовившего это зрелище. Но кому придет в голову восхищаться тем, с чем он знаком вот уже пятьдесят лет? Одним, погруженным в свои заботы, не хватало времени на метафизические умозрения — восход дневного светила призывал их к труду. Самая прекрасная и трогательная ночь была нема для них; они видели в ней лишь время, предназначенное для отдыха. Другим, менее занятым, либо никогда не представлялось возможности вопросить природу, либо у них не хватало ума понять ее ответ. Философский ум, который благодаря своей мудрости сбросил привычки и первым поразился окружающим его чудесам, углубился в себя, вопросил себя и отдал себе отчет во всем, что его окружает, заставил долго ждать себя и ушел в мир иной, не предав гласности свои мнения. Действительно, понятно ли, что такое существо, как человек, способность которого мыслить и рассуждать развивается незаметно и медленно, будет, выйдя из младенческого возраста, достаточно опытным в нравственном смысле этого слова, чтобы почувствовать истинность и последовательность этих тонких умозрений и метафизических рассуждений о существовании бога?
Но предположим, что неспособное думать и размышлять существо обладает все же какими-то положительными качествами и верными чувствами, что оно привязано к себе подобным, умеет быть отважным, благородным и милосердным. Как только вы признаете за этим автоматом способность мыслить, он оценит добропорядочные наклонности, в общественных аффектах найдет удовольствие, прелесть и очарование, а противоположные страсти покажутся ему отвратительными. И с тех самых пор он познает разницу между справедливостью и несправедливостью и будет способен к добродетели.
Исходя из этого можно предположить, что у существа было представление о справедливости и несправедливости, а также знание о пороке и добродетели до того, как оно приобрело ясное и отчетливое понятие о божестве. Предположение это подтверждается опытом, ибо ведь у народов, не имеющих никакой религии, наблюдается то же разнообразие характеров, что и в просвещенных странах. Не является ли для них различительным признаком нравственный порок и добродетель? В то время как одни заносчивы, грубы и жестоки, а значит, склонны одобрять жестокие и тиранические поступки, другие от природы общительны, приветливы, скромны, великодушны и поэтому одобряют мирные и общественные аффекты.
Чтобы определить, как действует на человека познание бога, нужно выяснить, по какому побуждению и на каком основании они воздают ему почести и подчиняются его приказаниям. Они делают это либо полагаясь на его всемогущество, а также в надежде на воздаяние и в страхе перед карой, либо веруя в его превосходство и питая надежду, что подражание его поведению есть высшая степень совершенства.
Во-первых. Если почитаемый бог есть лишь существо, имеющее власть над своим созданием, которое воздает ему почести только по причине рабского страха или корыстной надежды; если ожидаемое воздаяние или наказание, которого оно боится, принуждает его делать добро, к которому оно испытывает отвращение, или отказаться от зла, которое его привлекает, то мы доказали, что в создании этом нет ни добродетели, ни добра. Раболепный верующий, поведение которого безукоризненно по отношению к людям, имеет заслуги перед богом, только если он бесстрашно следовал извращенности своих чувств. У создания, преображенного таким образом, не больше благочестия, порядочности, святости, чем невинности и сдержанности у обезьяны под палкой надсмотрщика или покорности и послушания у посаженного на цепь тигра. Ибо каковы бы ни были поступки | этих животных или человека на их месте, но пока чувства остаются неизменными, пока сердце непокорно, страх будет господствовать и подчинять себе волю; послушание и все, что происходит из страха, будет низким и рабским. Чем быстрее послушание, тем глубже повиновение, тем в большей степени проявится низость и малодушие, каков бы ни был их предмет: ведь если раб всегда одинаков, какая разница, хорош или плох его господин? Скажу больше: если раб повинуется лишь из лицемерного страха добросердечному господину, то природа его дурна и услуги его презренны.
Но предположим, что неспособное думать и размышлять существо обладает все же какими-то положительными качествами и верными чувствами, что оно привязано к себе подобным, умеет быть отважным, благородным и милосердным. Как только вы признаете за этим автоматом способность мыслить, он оценит добропорядочные наклонности, в общественных аффектах найдет удовольствие, прелесть и очарование, а противоположные страсти покажутся ему отвратительными. И с тех самых пор он познает разницу между справедливостью и несправедливостью и будет способен к добродетели.
Исходя из этого можно предположить, что у существа было представление о справедливости и несправедливости, а также знание о пороке и добродетели до того, как оно приобрело ясное и отчетливое понятие о божестве. Предположение это подтверждается опытом, ибо ведь у народов, не имеющих никакой религии, наблюдается то же разнообразие характеров, что и в просвещенных странах. Не является ли для них различительным признаком нравственный порок и добродетель? В то время как одни заносчивы, грубы и жестоки, а значит, склонны одобрять жестокие и тиранические поступки, другие от природы общительны, приветливы, скромны, великодушны и поэтому одобряют мирные и общественные аффекты.
Чтобы определить, как действует на человека познание бога, нужно выяснить, по какому побуждению и на каком основании они воздают ему почести и подчиняются его приказаниям. Они делают это либо полагаясь на его всемогущество, а также в надежде на воздаяние и в страхе перед карой, либо веруя в его превосходство и питая надежду, что подражание его поведению есть высшая степень совершенства.
Во-первых. Если почитаемый бог есть лишь существо, имеющее власть над своим созданием, которое воздает ему почести только по причине рабского страха или корыстной надежды; если ожидаемое воздаяние или наказание, которого оно боится, принуждает его делать добро, к которому оно испытывает отвращение, или отказаться от зла, которое его привлекает, то мы доказали, что в создании этом нет ни добродетели, ни добра. Раболепный верующий, поведение которого безукоризненно по отношению к людям, имеет заслуги перед богом, только если он бесстрашно следовал извращенности своих чувств. У создания, преображенного таким образом, не больше благочестия, порядочности, святости, чем невинности и сдержанности у обезьяны под палкой надсмотрщика или покорности и послушания у посаженного на цепь тигра. Ибо каковы бы ни были поступки | этих животных или человека на их месте, но пока чувства остаются неизменными, пока сердце непокорно, страх будет господствовать и подчинять себе волю; послушание и все, что происходит из страха, будет низким и рабским. Чем быстрее послушание, тем глубже повиновение, тем в большей степени проявится низость и малодушие, каков бы ни был их предмет: ведь если раб всегда одинаков, какая разница, хорош или плох его господин? Скажу больше: если раб повинуется лишь из лицемерного страха добросердечному господину, то природа его дурна и услуги его презренны.
|
|