Скачать 95.8 Кбайт
Принципы нравственной философии, или опыт о достоинстве и добродетели,
Мы доказали, что только добродетель, всегда достойная нашего уважения и одобрения, может дать нам истинное удовлетворение. Мы показали, что человек, который, соблазнившись бессмысленной религией или же подчиняясь силе варварской привычки, продал свое уважение существам, только носящим имя добродетельных, должен либо вследствие непостоянства столь неуместного уважения, либо по причине ужасных поступков, которые он будет вынужден совершить, потерять всякую склонность к справедливости и стать абсолютно ничтожным, или же, если совесть его еще не умолкла, он будет вынужден перейти от подозрения к тревоге и нескончаемым волнениям и наконец разочароваться в жизни. Не может быть, чтобы какой-нибудь исступленный, какой-нибудь яростный гонитель, убийца, дуэлянт, вор, пират или любой другой враг общественных аффектов и рода человеческого придерживался каких-либо устойчивых принципов, каких-либо неизменных законов в распределении своего уважения и в своих суждениях о поступках. Таким образом, чем больше он разжигает свое усердие, тем ревностнее он относится к вопросам чести, тем более портится его характер, тем больше уважения и экстатического восторга он испытывает перед порочными и отвратительными поступками, которые представляются ему великими, добродетельными и прекрасными, тем большие противоречия его терзают, и состояние его день ото дня становится все невыносимее. Ибо очевидно, что ослабить естественную склонность или усилить извращенную наклонность можно, лишь нарушив общую организацию аффектов. Но поскольку испорченность характера всегда соразмерна слабости естественных аффектов и интенсивности извращенных наклонностей, я полагаю, что, чем большего количества ложных принципов чести и религии придерживается человек, тем более он недоволен сам собой и, следовательно, несчастлив.
Итак, все понятия, отмеченные печатью суеверий, всякий характер, противоречащий справедливости и склонный к бесчеловечности, находящийся под влиянием либо ложной совестливости, либо неправильно понятых вопросов чести, могут только раздражать ту истинную и непреклонную совесть, которая ничего нам не прощает и так же быстро заставляет нас испытывать угрызения за всякий дурной поступок, как вознаграждает за добродетельный одобрением и похвалами. Если бы человека можно было простить за то, что он по каким-либо побуждениям совершил одно-единственное преступление, то он со спокойной совестью мог бы пуститься во все тяжкие (о чем бы он раньше не подумал без ужаса), если бы был уверен в том, что совесть его будет молчать. Поразмыслив, это понял бы каждый, кто, следуя примеру себе подобных или устрашившись повелений, исходящих свыше, был бы готов совершить поступок, к которому не лежит его душа.
Другая сторона совести — воспоминание о вреде, нанесенном истинным интересам и подлинному счастью сумасбродным и безрассудным поведением. Чувство нравственной неполноценности, приобретенное преступлениями и несправедливостями, не ослабляет и не устраняет воздействия этой навязчивой мысли, ибо, если дурной человек и не краснеет из-за своего падения, он все же осознает, что по его вине заслужил порицание бога и людей. Но если испорченное существо и не подозревает о существовании высшего существа, оно все же осознает, что нечувствительность к пороку и добродетели влечет за собой полный беспорядок в естественных аффектах, который никак нельзя утаить, что, обладая такими злополучными свойствами, оно не может надеяться на уважение, дружбу и доверие себе подобных и что поэтому оно наносит значительный вред своим земным интересам и своему подлинному счастью. Не думайте, что оно не замечает этого вреда:
каждый день с сожалением и завистью оно будет наблюдать за тем, как порядочные люди предупредительно, сердечно и уважительно ведут себя друг с другом. Но поскольку извращенность всегда присутствует там, где угасли общественные аффекты, растревоженная совесть всегда будет сопровождаться беспокойством и досадой или осознанием вреда, нанесенного истинным интересам и земному благополучию безумным и извращенным поведением.
Из всего, что нами сказано, легко понять, насколько счастье зависит от организации естественных аффектов. Ибо если счастье заключается главным образом в духовных удовольствиях и если эти духовные удовольствия проистекают из цельности общественных аффектов, очевидно, что всякий, кто обладает этой цельностью, обладает также и источником внутреннего удовлетворения, составляющего счастье жизни человека.
Плотские и чувственные наслаждения немногого стоят;
они не приносят сильного удовольствия, если не облагораживаются и не одушевляются общественными аффектами.
Для некоторых людей хорошо жить означает вкусно есть и пить. Много чести будет этим господам, если мы согласимся с ними, что жить так — значит торопиться жить; как будто торопиться жить — значит принимать верные меры к тому, чтобы вовсе не наслаждаться жизнью. Ибо если наш расчет верен, то этот сластолюбец лишь поверхностно познает истинные наслаждения, причем торопливость не дает ему возможности по-настоящему их прочувствовать.
Итак, все понятия, отмеченные печатью суеверий, всякий характер, противоречащий справедливости и склонный к бесчеловечности, находящийся под влиянием либо ложной совестливости, либо неправильно понятых вопросов чести, могут только раздражать ту истинную и непреклонную совесть, которая ничего нам не прощает и так же быстро заставляет нас испытывать угрызения за всякий дурной поступок, как вознаграждает за добродетельный одобрением и похвалами. Если бы человека можно было простить за то, что он по каким-либо побуждениям совершил одно-единственное преступление, то он со спокойной совестью мог бы пуститься во все тяжкие (о чем бы он раньше не подумал без ужаса), если бы был уверен в том, что совесть его будет молчать. Поразмыслив, это понял бы каждый, кто, следуя примеру себе подобных или устрашившись повелений, исходящих свыше, был бы готов совершить поступок, к которому не лежит его душа.
Другая сторона совести — воспоминание о вреде, нанесенном истинным интересам и подлинному счастью сумасбродным и безрассудным поведением. Чувство нравственной неполноценности, приобретенное преступлениями и несправедливостями, не ослабляет и не устраняет воздействия этой навязчивой мысли, ибо, если дурной человек и не краснеет из-за своего падения, он все же осознает, что по его вине заслужил порицание бога и людей. Но если испорченное существо и не подозревает о существовании высшего существа, оно все же осознает, что нечувствительность к пороку и добродетели влечет за собой полный беспорядок в естественных аффектах, который никак нельзя утаить, что, обладая такими злополучными свойствами, оно не может надеяться на уважение, дружбу и доверие себе подобных и что поэтому оно наносит значительный вред своим земным интересам и своему подлинному счастью. Не думайте, что оно не замечает этого вреда:
каждый день с сожалением и завистью оно будет наблюдать за тем, как порядочные люди предупредительно, сердечно и уважительно ведут себя друг с другом. Но поскольку извращенность всегда присутствует там, где угасли общественные аффекты, растревоженная совесть всегда будет сопровождаться беспокойством и досадой или осознанием вреда, нанесенного истинным интересам и земному благополучию безумным и извращенным поведением.
Из всего, что нами сказано, легко понять, насколько счастье зависит от организации естественных аффектов. Ибо если счастье заключается главным образом в духовных удовольствиях и если эти духовные удовольствия проистекают из цельности общественных аффектов, очевидно, что всякий, кто обладает этой цельностью, обладает также и источником внутреннего удовлетворения, составляющего счастье жизни человека.
Плотские и чувственные наслаждения немногого стоят;
они не приносят сильного удовольствия, если не облагораживаются и не одушевляются общественными аффектами.
Для некоторых людей хорошо жить означает вкусно есть и пить. Много чести будет этим господам, если мы согласимся с ними, что жить так — значит торопиться жить; как будто торопиться жить — значит принимать верные меры к тому, чтобы вовсе не наслаждаться жизнью. Ибо если наш расчет верен, то этот сластолюбец лишь поверхностно познает истинные наслаждения, причем торопливость не дает ему возможности по-настоящему их прочувствовать.
|
|