Наилучшим образом мы можем доказать правильность нашей системы, сравнив совершенные существа с несовершенными от природы созданиями, изувеченными самой природой и обезображенными каким-нибудь несчастным случаем, происшедшим с ними еще в выносившем их чреве. Мы называем противоестественной тварью смешение двух видов, соединение двух полов. Почему бы не назвать чудовищем того, внутреннее строение которого изуродовано и наклонности которого противоречат его природе? Обычное животное вызывает у нас отвращение, если оно утеряло инстинкты, избегает себе подобных, не заботится о детенышах и извращенно использует имеющиеся у него свойства и органы. Как же мы должны воспринимать и каким именем называть человека, у которого отсутствуют присущие роду человеческому аффекты и который обнаруживает дух и характер, противные человеческой природе?

Но какое несчастье для существа, более, чем какое-либо другое, предназначенного для жизни в обществе, быть лишенным наклонностей, направленных на благо и на общую пользу его рода! Ибо нужно признать, что нет большего врага одиночества, нежели человек в его естественном состоянии. Он невольно стремится к общению, ищет близости и уважения себе подобных: сила его общественных аффектов так велика, что ему не помешает ни его собственное решение, ни сопротивление, ни насилие, ни запрет; если он не уступит силе этой страсти, то впадет в ужасную подавленность и меланхолию, которая может оказаться смертельной.

Необщительный человек, или тот, кто оставляет свет добровольно, порывает все связи с обществом и полностью отрекается от своих обязанностей, должен быть мрачным, грустным, угнетенным; страдает вся его духовная организация. Здесь речь идет отнюдь не о тех отшельниках, которые избрали уединение из духа покаяния, из страха перед мирскими опасностями или по какому-либо другому побуждению, почерпнутому из наставлении Иисуса Христа и из мудрых заветов его церкви. На протяжении всей этой книги (о чем мы многократно уже упоминали, но хотим напомнить еще раз) человек рассматривается в своем естественном состоянии, а не в состоянии благодати.

Человек, удаленный от людей и от общества по вине несчастного случая или насильно, испытывает пагубные последствия этого разрыва на своем характере. Тоска и дурное настроение появляются повсюду, где общественный аффект угас или подавлен; но если он может свободно развернуться и проявиться в полную силу, он преображает существо. Тот, кто разорвал связывающие его путы и вышел на свет из подземелья, в котором был долго заточен, в первые мгновения свободы не чувствует себя счастливее. Не много найдется людей, испытавших радость, наполняющую того, кто делится своими мыслями с другом, открывает ему свое сердце, изливает душу после долгой разлуки, длительного отсутствия.

Эта страсть особенно ярко проявляется у людей, занимающих высокое положение, у государей, у монархов и у всех тех, кого условия их существования ставят выше обычного людского общения и которые для сохранения уважения окружающих считают нужным скрываться от них и не допускать, чтобы изъявления почтения достигали подножия их трона. Однако они не всегда таковы: в отношении к своим приближенным они иногда изменяют себе. Восточные властелины, проводящие дни в своем серале, редко предстают перед своими подданными. Они никогда не показываются без свиты и сопровождения, способного устрашить окружающих. Исполненные сладострастия, кому они доверяются? Евнуху, посреднику их наслаждений, льстецу, презренному прислужнику, которого низость его происхождения или занятий избавляет от необходимости иметь чувства. Нередко случается, что служитель гарема, возносясь все выше и выше, пока не получит звания визиря, приносит народу всяческие беды и трагически кончает свои дни во время восстания, подобного константинопольскому, когда господин столь подло покинул своего слугу и отдал его на растерзание бунтовщикам, что последнего без размышлений вознесли на такую высоту, которую заслуживают лишь достоинство и добродетель. Загадочные восточные владыки, гордые султаны сближаются с теми, кто их окружает, доверяются им и поддерживают с ними отношения; замечено, что на самом деле они обычно выбирают не самых порядочных,— но какое это имеет значение для достоверности нашего утверждения? Достаточно того, что, согласно общему для всех закону, они нуждаются в доверенных лицах и друзьях. Пусть люди, не обладающие никакими достоинствами, рабы, изуродованные души, пусть даже подлейшие и презреннейшие смертные заполняют эти почетные места и становятся фаворитами — от этого общественные аффекты только усилятся.

Только с этими чудовищами правители ведут себя по-человечески: беспокоятся за них, показывают, что могут быть чистосердечными, свободными, искренними и великодушными; в их руки они иногда с радостью отдают свой скипетр. Это доставляет им искреннее и бескорыстное удовольствие, которое, если их политика была правильной, чаще всего даже противоречит их истинным интересам и всегда — счастью их подданных.