Восемнадцатая серия: три образа философов
Образ философа - как популярный, так и профессиональный - сформировался, судя по
всему, благодаря платонизму: философ - это путник, оставивший пещеру и
восходящий ввысь. И чем выше подъем, тем полнее очищение. На почве такой
"психологии восхождения" образуются тесные связи между моралью и философией,
аскетическим идеалом и идеей мысли. Этим и определяется как популярный образ
философа, витающего в облаках, так и его научный образ, согласно которому
философские небеса хотя и обладают интеллигибельной природой, но не отрывают нас
от земли, поскольку последняя живет по их закону. Однако и в том, и в другом
случае все происходит в высоте (даже если это высота личности в небесах
морального закона). Как только мы спрашиваем: "Что значит ориентироваться в
мысли?", то оказывается, что мысль сама предполагает оси и направления, по
которым она развивается, что у нее есть география еще до того, как появится
история, и что она намечает измерения систем до их конституирован™.
Собственно говоря, высота - это платонический Восток. И философская работа
всегда задается как восхождение и преображение, то есть, как движение навстречу
высшему принципу, определяющему само это движение - как движение самополагания,
самоисполнения и познания. Мы вовсе не собираемся сравнивать философию с
болезнью, но существуют и собственно философские болезни. Идеализм - врожденная
болезнь платонизма, который со всей его чередой взлетов и падений логично
расценивать как маниакально-депрессивную форму философии. Мания вдохновляет и
ведет Платона. Диалектика - это полет идей, Ideenflucht. Как говорит об Идее
174 ТРИ ОБРАЗА ФИЛОСОФОВ
сам Платон: "Она летит или гибнет..." И даже в смерти Сократа есть что-то от
депрессивного самоубийства. Ницше не доверял ориентации на высоту. Он спрашивал,
не свидетельствует ли она, начиная с Сократа, скорее о вырождении и тупиковом
заблуждении философии, чем о верном исполнении последней своего дела. Таким
образом, Ницше вновь поднимает всю проблему ориентации мысли: разве акт мышления
происходит не в мысли, а сам мыслитель разве мыслит вне жизни? Ницше применяет
изобретенный им метод: нельзя ограничиваться ни биографией, ни библиографией,
надо стараться найти ту скрытую точку, где житейский анекдот и афоризм мысли
сливаются воедино - подобно смыслу, который с одной стороны есть атрибут
жизненных ситуаций, а с другой - содержание мыслимых предложений. Тут существуют
свои особые измерения, свои времена и пространства, свои ледники или тропики -
короче, целая экзотическая география, характеризующая как способ мышления, так и
стиль жизни. Возможно, предвосхищением этого метода можно считать лучшие
страницы Диогена Лаэртского, где он подбирает жизненные Афоризмы, которые в то
же время были и Анекдотами мысли - таков подлинный уест философов. Так,
например, история Эмпедокла и Этны - философский анекдот подобного рода. Он не
слабее истории про смерть Сократа, но вся суть в том, что его воздействие
относится к иному измерению. Философ-досократик не выходит из пещеры; напротив,
он полагает, что мы не вполне углубились в нее, недостаточно поглощены ею. В
сказании о Тесее, герой отказывается от путеводной нити: "Какое нам дело до
вашей дороги вверх, до вашей нити, ведущей наружу - к счастью и истине? Вы
хотите спасти нас этой нитью? Мы же от души желаем вам повеситься на ней?"
Досократики помещали мысль внутрь пещер и жизни, в глубину. Они искали тайну
воды и огня, и, подобно сокрушающему статуи Эмпедоклу, они философствовали
молотом - молотом геолога и спелеолога. С потоками воды и огня вулкан выбросил
все, что осталось от Эмпедокла - его свинцовую сандалию. Сандалия Эмпедокла
противостоит крыльям платоновской души, доказывая, что Эмпедокл от земли, из-под
земли, что
175 ЛОГИКА СМЫСЛА
он автохтонен. Взмахам платоновских крыльев противостоит удар молота
досократиков; платоновскому вознесению - досократическое низвержение. Потаенные
глубины показались Ницше подлинным ориентиром философии, открытием досократиков,
которое нужно возродить в философии будущего - всеми силами жизни, которая
вместе с тем и мысль, всеми силами языка, который также и тело. "За каждой
пещерой находится другая, еще более глубокая; а за ней еще другая пещера. За
поверхностью существует более обширный, странный, богатый мир, пропасть под
каждым основанием"1. В начале была шизофрения: досократическая философия - это
собственно философская шизофрения, абсолютная глубина, вскрытая в телах и в
мысли. Поэтому Гёльдерлин пришел к открытию Эмпедокла раньше Ницше. В знаменитом
чередовании [мировых циклов - пер.] Эмпедокла, в неразрывности ненависти и любви
мы сталкиваемся, с одной стороны, с телом ненависти, с расчлененным
телом-решетом: "головы без шей, руки без плеч, глаза без лица"*; а с другой -
видим великолепное тело без органов: "отлитое из одного куска", без членов, без
голоса и без пола.