В своем
превосходном переводе Энеиды Клоссовски это ясно показывает: стилистические
изыскания должны породить образ из флексии, отражённой в двух словах - из
складки-флексии, которая противостояла бы самой себе и отражалась бы на себя в
словах. В этом состоит позитивная сила высшего "солицизма", или сила поэзии,
заложенная в столкновении и совокуплении слов. Если язык имитирует тела, то не
благодаря звукоподражанию, а благодаря складке-флексии. Если тела имитируют
язык, то не благодаря органам, а благодаря складке-флексии. Существует целая
пантомима, внутренняя для языка как некоторого дискурса или истории внутри тела.
Если жесты говорят, то прежде всего потому, что слова имитируют жесты:
"Фактически, эпическая поэма Вергилия - это некий театр, где слова имитируют
жесты и ментальные состояния персонажей.... Слова - не тела - принимают позу;
слова - не одеяния - сплетаются; слова - не доспехи - сверкают..."10 Совершенно
необходимо сказать несколько слов о синтаксисе Клоссовски, который сам составлен
из каскадов, подвешиваний и отражённых складок-флексий. В складке-флексии,
согласно Клоссовски, присутствует двойная трансгрессия - трансгрессия языка
плотью и плоти языком11. Он смог извлечь из этого некий стиль и мимикрию -
одновременно и особый язык, и особое тело.
___________
10 Введение к (французскому) переводу Энеиды.
11 Un si funeste desir, p. 126.
374 ПРИЛОЖЕНИЯ
* * *
Какова же роль этих подвешенных сцен? Речь тут идёт не столько об усмотрении в
них какой-то устойчивости или непрерывности, сколько об осознании в них объекта
фундаментального повторения: "Жизнь, повторяющаяся снова и снова для того, чтобы
удержать себя -в падении - словно задерживающая дыхание в неком мгновенном
осознании своего начала; но повторение жизнью самой себя было бы безнадёжным
делом без симулякра актера, которому, воспроизводя этот спектакль, удается тем
самым избавить себя от повторения"12. Это странная тема спасительного
повторения, которое спасает нас прежде всего и главным образом от повторения.
Действительно, психоанализ учит нас, что мы заболеваем от повторения, но он учит
также и тому, что мы исцеляемся благодаря повторению. Как раз Суфлёр и есть
такой отчёт о спасении, или "исцелении". Это исцеление, однако, в меньшей
степени обязано вниманию встревоженного доктора °гдрэзила, чем театральной
репетиции и театрализованному повторению. Но чем должна быть театральная
репетиция, чтобы она могла обеспечить спасение? Роберта из Суфлёра играет
Роберту вечером, и она разделяется на двух Роберт. Если она повторяет слишком
точно, если она играет роль слишком натурально, репетиция утрачивает свой
признак - в неменьшей степени, чем если бы она играла эту роль плохо и
изображала её неуклюже. Не в этом ли заключается новая неразрешимая дилемма? Или
же мы, скорее, должны вообразить два типа повторения - одно ложное, а другое
истинное, одно безнадёжное, а другое благотворное, одно сковывающее, а другое
освобождающее; то, которое обладало бы точностью в качестве своего
противоречивого критерия, и другое, которое отвечало бы иным критериям?
Одна тема проходит сквозь все творчество Клоссовски: оппозиция между обменом и
подлинным повторением. Ибо обмен включает в себя только сходство, даже если это
сходство крайне значительно. Его критерием служит точность, вместе с равенством
обмениваемых продуктов. Это ложное повторение, вызывающее в нас
___________
12 La Revocation, p. 15.
375 ЛОГИКА СМЫСЛА
болезнь. С другой стороны, подлинное повторение появляется как единичный
поступок, который мы совершаем в отношении того, что не может быть обменено,
смещено или замещено - подобно стиху, который повторяется при условии, что ни
одно слово не может быть изменено. Речь уже не идет о равенстве между похожими
вещами, нет даже речи о тождестве Того же Самого. Подлинное повторение
обращается к чему-то единичному, неизменному и различному, без "тождества".
Вместо обмена похожим и отождествления Того же Самого, оно удостоверяет
подлинность различного. Эта оппозиция развивается Клоссовски следующим образом:
Теодор в Суфлёре вновь принимает "законы гостеприимства" Октава, состоящие в
размножении Роберты путём предоставления её гостям. Теперь, при таком
возобновлении, Теодор сталкивается со страннным обстоятельством:
гостиница Лонгшамп - это государственный институт, где каждый из супругов должен
быть "декларирован" согласно финансовым правилам и нормам эквивалентности, чтобы
служить в качестве объекта обмена и соучаствовать в дележе мужчин и женщин13.
Однако Теодор начинает видеть в институте Лонгшампа карикатуру на законы
гостеприимства, нечто противоположное им. Доктор °гдрэзил говорит ему: "Вы
категорически настаиваете на том, чтобы отдавать без возврата и никогда не
получать обратно! Вы не можете жить, не подчиняясь всеобщему закону обмена.