Поэтому мы ограничимся только перечислением главных вопросов: вопрошение и ответствование (XVIII), бессоюзие (XIX), смешение фигур (XX), притупление речи от союзов (XXI), гипербаты (XXII), "многопадежность" и др. (XXIII), значение единственного числа (XXIV), о прошедшем под видом настоящего (XXV), перемены лиц (XXVI-XXVII), перифраз (XXVIII-XXIX).

Другим формально-техническим источником возвышенного является "благородная речь", состоящая в достаточном выборе слов (XXX-XXXVIII).

У Псевдо-Лонгина читаем о важности выбора "точных и значительных слов", поскольку "мысль и ее словесное выражение в значительной степени раскрываются во взаимной связи". Выбор этих слов, по словам ритора, "чарует слушателей", с его помощью "расцветают речи во всем своем величии и сияют каким-то особым блеском". "В прекрасных словах, – заключает Псевдо-Лонгин, – раскрывается весь свет и вся краса разума" (XXX 1). Однако избыток "прекрасных слов не всегда полезен". Употреблять "торжественные слова в ничтожных обстоятельствах" – значит уподобляться человеку, "надевшему огромную трагическую маску на неразумного ребенка" (XXX 2).

В XXXII гл. Псевдо-Лонгин защищает употребление множества метафор вопреки мнению Цецилия и со ссылкой на Демосфена. "Метафоры, – пишет Псевдо-Лонгин, – уместны лишь там, где чувства, разливаясь бурным потоком, подхватывают их и увлекают за собой". Для Псевдо-Лонгина вершиной в умении пользоваться метафорами является Демосфен, бывший непререкаемым авторитетом для всей античной традиции. Псевдо-Лонгин ссылается на авторитет Платона и Аристотеля, дающих советы для смягчения "слишком смелых метафор" с помощью особых выражений ("как бы", "словно", "если можно так выразиться"). Автор трактата полагает, что "надежными" и "верными" защитниками метафор являются "своевременная страстность речи" и ее "благородная возвышенность". В союзе с ними кажутся "совершенно обязательными" даже "самые смелые метафоры" (XXXII 1. 3-4). Употребление метафор, таким образом, не может ограничиваться некоей раз навсегда установленной нормой. Оно зависит от характера и окраски речи, от ее стиля.

8. Литературно-критические размышления

Что касается глав XXXIII-XXXIV, то они представляют собою, как сказано выше, особый экскурс, посвященный сравнительной оценке стилистических "добродетелей" виднейших писателей. В XXXIII гл. автор высказывает предпочтение возвышенному стилю перед нарочитой и безукоризненной правильностью стиля. В XXXIV – блестящее сравнение Демосфена с Гиперидом и в XXXV – о Платоне и Лисии. Это замечательные образцы античной литературной критики.

Псевдо-Лонгин, сравнивая Демосфена и Гиперида (XXXIV гл.), противопоставляет мастерство "бесстрастного и холодного разума" Гиперида и "одухотворенную страстность", "проникновенную глубину" и "поразительное величие" Демосфена, который не признает "бытовых характеристик" (anethopoietos)371, "далек от словесной гибкости и пышности", а также "приятной обходительности". Но зато почитателям Демосфена "скорее широко раскрытыми глазами можно созерцать вспышки молнии, чем устоять перед его страстными и проникновенными речами" (XXXIV 3-4).

Этот прекрасный образец античной литературной критики лучше всяких теорий рисует эстетическую установку автора "О возвышенном". Ее нелегко раскрыть в точных философских терминах, да и сам автор бесконечно далек от всякой точной философской терминологии. Однако самое главное – попытка выделить чистую художественную форму из всего цельного содержания произведения искусства и показать ее не только в ее внешней структуре, но и в ее внутренней значимости, открытой полноценно-ощущающему субъекту. Этот субъект тут, несомненно, ощупывает художественную форму изнутри. Отсюда и стремление переводить ее на язык переживания, то есть давать ей те или иные (например, метафорические) интерпретации. Вспомним метафорические сравнения Псевдо-Лонгина, указанные выше. Платона он сравнивал с морской пучиной, а Демосфена – с ярким огнем. Демосфена – с молнией и вихрем, а Цицерона – с постепенно распространяющимся пожаром. Эти великолепные примеры смысловой интерпретации художественных форм не только дают нам понимание этих последних (в отличие от их простого и фактического, доинтерпретативного мышления), но они рисуют нам и специально эллинистический, эллинистически-римский тип художественного понимания.

9. Учение о словосочетании

Наконец, тем же эстетическим целям служит и анализ третьего формально-технического источника возвышенного, это – учение о словосочетании (занимающее главы XXXIX-XLIII). Это – тема, которую мы уже не раз встречали в античной риторике и которой был посвящен специальный трактат Дионисия Галикарнасского.

Оказывается, что "убедительности" речи (а убеждение – главная задача оратора) способствует "гармоническое сочетание" слов. Своему ритму подчиняет человека флейта и кифара, но воздействие музыки "искусственно" заменяет "истинное убеждение", для которого необходима "сознательная человеческая деятельность". "Гармония слов" для нашего автора гораздо выше гармонии звуков, так как "в гармонии слов рождается пестрая вереница представлений о словах, мыслях, определенных предметах", то есть мы бы сказали о содержательной стороне объективного мира.