Самое же главное – это то, что подробное изучение текста Лукреция с точки зрения истории эстетики обнаруживает огромную специфику Лукреция в сравнении с Эпикуром, доходящую до того, что иной раз даже можно поставить вопрос, действительно ли Лукреций был ортодоксальным эпикурейцем и можно ли без всякой критики доверять его гиперболическим восхвалениям Эпикура. Однако эпикурейского у Лукреция все-таки достаточно для того, чтобы мы рассматривали его в главе об античном эпикуреизме. Специфика же выяснится сама собой по мере изучения и анализа текстов Лукреция.

1. Атомы, их образы и терминологические методы Лукреция

Возьмем одно из основных учений – эпикурейскую гносеологию и связанную с ней онтологию и посмотрим, что здесь дает Лукреций.

Эпикурейству свойственна весьма примитивная гносеология, сводящаяся к учению об истечениях особых эйдолов от вещей или особых "зраков", "видиков" и о проникновении их через глаза и телесные поры в души, состоящие тоже из особого рода круглых и огненных атомов. Все это мы хорошо знаем уже из Эпикура. Русскому читателю рекомендуется прочитать в переводе первую книгу поэмы Лукреция, где дана замечательная картина этой странной гносеологии и онтологии, производящей ныне впечатление, конечно, уже не философской теории, а какого-то причудливо-мифологического повествования. Тут дана целая симфония этих "образов" (simulacra), летающих по воздуху и всасывающихся в тело человека, в результате чего слагаются ощущения и все состояния сознания. И так как эти "атомы" бывают разной формы, то и впечатление от них разное.

Читаем (IV 30-33, Петровский):

Есть у вещей то, что мы за призраки (simulacra) их почитаем;
Тонкой подобно плеве, от поверхности тел отделяясь,
В воздухе реют они, летая во всех направленьях.

Читатель обязательно должен проштудировать замечательные стихи Лукреция (IV 645-663), в которых прославляется круглый и гладкий характер эйдолов, истекающих из атомов, и которые в результате своего сплетения и воздействия на человека являются принципами вообще всякой эстетической предметности. Лукреций не платоник, не аристотелик и вообще не идеалист. Поэтому доискиваться логически точных определений эстетического предмета он нигде в своей поэме не намеревается. Ему важно только изобразить и описать эту легкую и тонкую, всегда подвижную, всегда материальную, эстетическую предметность, доставляющую нам такое же тонкое и нежное восприятие и настроение. Особенно часто Лукреций говорит о тонкости этих образов, действующих тоже на тончайшую сторону души и вызывающую у нас такие же тончайшие переживания. В одних случаях Лукреций говорит здесь прямо о "тонких вещах" (IV 42-43; 85-86). В других местах он говорит о тонкости самих изображений, которые исходят от тела: "тонкий образ" (imago) от тела (63-64), "тонкие формы (formae) вещей" (104), "образ (imago) состоит из тончайшей природы (natura)" (110), "тонкие ткани" (texturae) и "тонкие фигуры (figurae) вешей" (157-158), "тонкие изображения (simulacra) вещей" (724-725). В обоих случаях "тонкость" трактуется как эстетическая категория. Легкость, гладкость, тонкость, подвижность и легчайшая сочетаемость вещественно-смысловых истечений физических тел, все такого рода эстетические категории Лукреция, как это ясно само собой, являются чисто структурными категориями, дальше которых едва ли и пошла эстетика Лукреция, как и вообще эстетика эпикурейцев.

Мы считаем необходимым обратить внимание читателя на то, что в этой наивной эстетике Лукреция, граничащей с мифологической выдумкой, не нужно забывать целого ряда очень важных эстетических принципов.

Во-первых, то, что Лукреций называет истечением, или отделением, образов вещей от самих вещей, есть ведь не что иное, как наглядно и материально выраженное соотношение внутреннего и внешнего. А это соотношение является одним из основных, решительно во всякой эстетической теории, которую мы только находим в истории эстетики. Выражено это у Лукреция действительно наивно и чересчур наглядно. Но ведь он же – поэт, и потому осуждать его за эту наглядность никак нельзя. Кроме того, он – материалист и потому хочет перевести все платоно-аристотелевские категории на язык чисто материальных соотношений. За это тоже осуждать Лукреция невозможно.

Далее, в этом картинном изображении атомных истечений всячески подчеркивается выразительная сторона. У него нет этого трудно и логически весьма не просто поддающегося анализу термина "выражения". Но вместо этого Лукреций затратил огромную силу своего поэтического таланта, чтобы изобразить легкость, подвижность, тонкость и свободную сочетаемость этих истечений для достижения эстетической картины всего существующего.

Наконец, отличая образы вещей от самих вещей и в то же время от наших впечатлений от этих образов, Лукреций несомненно рисует самую настоящую специфику эстетического предмета.