Эту предельную иррелевантность эстетического предмета не следует отбрасывать с самого начала как что-то нелепое и несуразное, если мы хотим понять специфику античной скептической эстетики. Еще и еще раз мы предлагаем читателю вдуматься в то его эстетическое настроение, которое он сам имеет при созерцании эстетического объекта. Неужели музыку могут слушать только профессора музыки, и неужели красотой природы могут наслаждаться только физики, химики, биологи или физиологи? Нам кажется, что при полном и адекватном слушании музыкального произведения мы невольно становимся на позиции античного скептика. Если теперь ученая музыка действительно создается только теми, кто хорошо знает теорию и историю музыки, то ведь прошли целые тысячелетия народного музыкального творчества, когда песни и танцы создавались безо всякой научной теории музыки и танца и воспринимались тоже безо всякого знания научной истории этих областей художественного творчества. Именно такую, пусть элементарную и примитивную, позицию и желали занимать античные скептики в отношении всякой эстетической и художественной предметности. Здесь пока еще нет ровно никакого нигилизма и иррационализма, а есть только попытка вполне непосредственно, всерьез интуитивно и на самом деле адекватно воспринять явление красоты.

Итак, античный скептицизм имеет самое прямое отношение к истории античной эстетики. Эта история античной эстетики на стадии скептицизма пытается достигнуть только одного, а именно чисто интуитивного и вполне непосредственного восприятия красоты и искусства, без всяких теорий и без всякой науки. Это крайний предел иррелевантности, который мог быть достигнут в раннеэллинистической эстетике, но предел этот, взятый сам по себе, не имеет ничего общего ни с каким нигилизмом и ни с каким иррационализмом. Наоборот, это было только попыткой сохранить искусство во всей его непосредственности и решительно очистить его от всяких внешних привнесений.

3. Античное мнение о скептицизме

Античный скептицизм прежде всего не абсолютен, а там, где он хотел быть абсолютным, он тут же наивнейшим образом обнаруживал и свои вполне позитивные тенденции. Эти школы скептицизма в узком смысле слова мы, конечно, должны хорошо изучать и хорошо знать их философию. О них мы скажем в дальнейшем. Важнее же всего то, что весьма заметный скептицизм пронизывает собою и всю положительную философию в античности. Но пронизывает не с целью ниспровержения, а, как приходится констатировать, лишь с целью наибольшего углубления и оживления философско-эстетического опыта древних.

Уже сами древние иной раз неплохо отдавали себе отчет в том, что скептицизм пронизывает все их философское и художественное творчество, пусть этот скептицизм был иной раз частичным или вторичным, часто непродуманным и случайным, часто лишь методом углубления и расширения допускаемых позитивных данных. Важно то, что этот скептицизм* в той или иной форме никогда не умирал в эпоху античности, всегда был ферментом ее бурного развития и протестовал против слишком большого абсолютизирования философских или художественных предметов.

Могут сказать, что в этом виде скептицизм вообще никогда не умирал в философии, что его можно найти на всех этапах развития не только античной, но и всей послеантичной философии. Это, однако, вопрос слишком большой и слишком серьезный, чтобы мы его касались здесь в беглой форме, а беглость эта была бы неизбежной ввиду ограничения наших рассуждений в данном месте только горизонтами античной философии. Сейчас нам важно понять, что такое сам античный скептицизм и действительно ли он был так распространен в античной философской эстетике и так ее пронизывал, что нужно прямо говорить о его огромной философско-эстетической и культурно-исторической роли. И прежде чем перейти к самому скептицизму в античности, попробуем кратко рассмотреть, как сами древние расценивали скептические методы философии и что о них говорили те, которые сами себя необязательно считали принципиальными скептиками.

Прежде всего нам хотелось бы привести ряд свидетельств, принадлежащих большому знатоку античной философии, жившему во II в. н.э., Диогену Лаэрцию. Он написал огромный трактат, излагающий все главнейшие течения античной мысли, которые были до него. Не без удивления мы здесь читаем одно рассуждение, которое приведем полностью (Diog. L. IX 71-73 Гаспаров):

"71. Начинателем этой школы иные называют Гомера, ибо он более всех высказывался об одних и тех же предметах в разных местах по-разному, и в высказываниях своих никогда не дает определенных догм. Называют скептическими и изречения семи мудрецов, такие, как: "Ничего слишком" и "За порукой – расплата", ибо понятно, что если кто в чем-то ручается твердо и убежденно, то за этим следует расплата. Скептически судили, говорят они, Архилох и Еврипид, когда Архилох (68 Diels3 Верес.) говорит:

Настроения у смертных – друг мой Главк,
Лептинов сын,
Таковы, какие в душу в этот день
вселит им Зевс, –

а Еврипид (Suppl.