О риторике говорит Плутарх (Adv. Col. 33): "Они пишут, чтобы мы не ораторствовали". "Я нисколько не удивляюсь, – говорит Квинтилиан (II 17, 15), – относительно Эпикура, который избегает всякого учения, судя по тому, что он написал против риторики". Полагая, что риторика есть "софистическая наука составлять речи и создавать доказательства" (frg. 49 Us.), Эпикур считал ораторское искусство дурным искусством (cacotechnian, frg. 51 Us.), ценя в нем исключительно только одно свойство (если оно там попадалось) – ясность (Diog. L. X 13). Если и допустимы политические речи, то тут сама "природа есть то, что направляет речи, а не какое-нибудь искусство" (frg. 55 Us.).

"Изгоняли они удовольствия, получаемые от наук", – говорил Плутарх (Non posse suav. viv. 11). "Кто же, наконец, даже захотел бы изучать геометрическую науку под руководством Эпикура? Ведь он ничего в них, как я полагаю, не понимая, рассуждал против них слишком упорно", – утверждал Августин (De util. cred. 6, 13). Полнен, "считавшийся большим математиком, примыкая к Эпикуру, полагал, что вся геометрия ложна" (Cic. Lucul. 33,106). В геометрии они отвергали даже самые основные понятия (Procl. in Eucl. 199. 9 Friedl.). Можно себе представить, чем занимался Эпикур в своем трактате "О музыке". Там было только увещание не заниматься музыкой.

Правда, нельзя сказать, чтобы художественное удовольствие отрицалось у эпикурейцев начисто. Как факт – оно пассивно допускалось. Но ему не придавалось ровно никакого значения, а чуть оно становилось больше, с ним начиналась борьба. Тем более отрицалась всякая наука об искусстве. Плутарх говорит, что это было нелепостью, когда Эпикур, с одной стороны, рисовал мудреца в одном своем сочинении как "любителя зрелищ" и всяких зрительных и слуховых впечатлений на Дионисийских праздниках, а с другой стороны, не давал места даже за пирушкой музыкальным вопросам и филологическим изысканиям критиков (criticцn philologois dzetemasin)" (Plut. Non posse suav. viv. 13). Мы, однако, не будем здесь удивляться вместе с наивным Плутархом. Последующее изложение покажет, какое глубокое значение имело это эпикурейское отношение к искусству и какими неизбежными логическими законами истории оно вызывалось к своей пустой и в то же время значительной, даже глубокой жизни. Не все пустое мелко. Есть очень интересная и глубокая пустота. Эпикурейская пустота и была этой пустотой – торжественной, безмолвной и глубокой.

2. Эстетическое сознание в чувственной области

Основной принцип эпикуреизма вполне противоположен стоицизму. Если там на первом плане был разум, сообразный с природой, то тут на первом плане ощущение, сообразное с природой; и если там мудрец получал удовлетворение от разумной целесообразности происходящего, то здесь – исключительно только от удовольствия, которое вызывается в нем этим происходящим. Здесь, однако, накопилось множество псевдонаучных предрассудков, которые для теперешнего состояния классической филологии являются совершенно нетерпимыми. Как и "разум" стоиков есть вовсе не то, что думает о своем разуме обыватель, так и эпикурейское "ощущение" имеет очень мало общего с обычными посильными представлениями об этом предмете. Единственно, что можно заранее и вполне надежно сказать, – это то, что дошедшие до нас эпикурейские тексты постоянно взывают к чувственным восприятиям и в этом смысле, безусловно, говорят о материалистической тенденции античного эпикурейства. Но ведь стоики тоже постоянно доказывали, что все существующее обязательно есть тело, так что их материализм тоже не может подвергаться никакому сомнению. В чем же дело? Дело, конечно, в специфике того чувственного ощущения, на котором базируются эпикурейцы. И вот эта-то специфика постоянно и ускользает от анализа исследователей, не говоря уже о широком читателе.

а) Удовольствие (hedone), говорили эпикурейцы, есть цель (telos) для всего живого; и доказательством этого является то, что всякое живое существо с самых первых пор своего существования стремится к удовольствию и избегает страдания вполне "естественным образом и независимо от рассуждения" (physikцs cai chцris logoy, Diog. L. X 137). Живое существо "делает это, если оно еще не испорчено, когда судит от этом сама природа, нетронуто и чисто"; "необходимо, чтобы сама же природа судила о том, что служит целям природы и что наоборот" (Cic. De fin. I 9, 30). Никаким рассуждением невозможно дойти до понимания и усвоения блага. Это дается чисто непосредственно, как предмет стремления или отвращения (I 9, 31). "Да и все примышления (epinoiai) происходят из внешних чувств" (Diog. L. X 32), из непосредственных ощущений. Правда, все эти "примышления" как бы объединяются на почве некой врожденной способности и оказываются в этом смысле антиципациями, "предвосхищениями" (prolepseis), но это не мешает всему составу нашего знания быть исключительно чувственным.

"Антиципация есть как бы некое духовное схватывание действительного, или истинное мнение, или примышление, или отложившееся внутри всеобщее мышление, то есть память о том, что часто являлось извне, как если бы мы говорили: "это вот есть человек", потому что как только произнесено слово "человек", то тотчас же в связи с этим понятием возникает в нашем уме образ человека соответственно чувственному восприятию" (X 33).