Рассмотрим подробнее участь понятия "бытие" в трех эллинистических школах. Стоицизм, как общеизвестно и хорошо засвидетельствовано, отождествляет бытие (oysia) и телесность (soma). Только на первый взгляд здесь можно усмотреть верность досократовскому синкретизму. В постплатоновскую эпоху нельзя было с легкостью и без оговорок соединить то, что распалось в силу исторических метаморфоз мышления. Может быть, поэтому учение о сущности и теле в стоицизме содержит много неясных моментов (хотя и доксография оставляет желать лучшего).

Стоики называют сущность "первовеществом всего сущего", а телом – сущность, имеющую границы (Diog. L. VII, 150). Все является в той или иной степени телом, бестелесны лишь пустота, находящаяся вне мира, время и значения слов (ibid., 140). С другой стороны, Диоген сообщает, что стоики различали начала (archai) и основы (stoicheia). Начала бестелесны, бесформенны, не возникают и не гибнут. У сущего два начала: деятельное и страдательное. Первое – бог, или разум; второе – бескачественная сущность (ibid., 134). Обособленная качественность всей сущности – это бог (ibid., 137-138). Очевидно, что одним понятием тела стоики обойтись не могут, а бескачественная сущность может пониматься и как бестелесная.

Чисто онтологический смысл имеет стоическое учение о категориях. Самой общей категорией оказывается "нечто" (to ti) – по Хрисиппу, или "сущее" (toon) – по Зенону, причем "сущее" в этом контексте есть род (то есть наибольшее обобщение), не включающийся уже ни в какой другой род (Diog. L. VII, 61; Sext. Emp. Adv. math. VIII, 32; X, 218). Из этой главной категории проистекают остальные, с точки зрения стоиков, раскрывающие и конкретизирующие первую. Бытие, как видим, оказывается у стоиков предикатом и родом, что запрещалось в системе Аристотеля. Это вполне согласуется с учением стоиков о материи, которая есть высшее обобщение в качестве потенциального бескачественного континуума. И вещество и сущее являются максимальным родом для всего находящегося в космосе.

Такое возвращение к философской архаике должно-было бы восстановить цельность интуиции живого бытия; стоики, надо полагать, стремились именно к этому. Но на деле произошел распад, диссоциация главных элементов онтологического мышления. Стоикам, естественно, пришлось отказаться от дистинкции энергийного и динамийного уровней бытия, выдвинутой Аристотелем, иначе нельзя было бы последовательно провести принцип соматизма; но вследствие этого вещество должно было занять то место, которое в онтологии Аристотеля занимала сущность, оно должно было бы выполнить роль конкретной полноты смысла. Однако в этом случае вещество потеряло бы тот тип универсальности, который был продиктован соматизмом, стилизованным под древнюю "физику". В результате стоики были вынуждены ввести в онтологию еще ряд принципов: логос, лектон, провидение, что привело к усложнению концепции и трудным проблемам связи начал. Мерлан со ссылкой на Самбурского замечает, что стоическое понятие soma не надо понимать грубо вещественно, что оно ближе к современному понятию поля, и без учета этого трудно объяснить такие концепции стоиков, как krasis diholon (всеобщее взаимопроникновение) {129, 125}. Но так следует относиться ко всем античным концепциям "тела" и "вещества" (во всяком случае, в рамках "фисиологии") – стоики здесь не оригинальны. Проблема заключается в том, что сам принцип тождества бытия и тела нельзя было совместить с афинской диалектикой, не впадая в противоречия, так же как нельзя было полностью игнорировать ее достижения (и стоики действительно были достаточно тесно с ними связаны, начиная с классификации наук и кончая этикой свободы).

Оказавшись веществом, бытие становится той самой пустой и бессильной возможностью, которую увидел в континууме "физиков" Аристотель, и если к учениям досократиков его критика применима лишь в каком-то отношении, то к стоической "физике" – в значительно большей мере. Характерно, что система категорий у стоиков претерпела весьма закономерные, в свете сказанного, изменения: при некотором внешнем сходстве с аристотелевской она прямо противоположна ей по существу, так как по отношению к первой категории ("нечто", или "сущее") все остальные являются ее конкретизацией; самое первое оказывается наименее осмысленным и содержательным. Плотин в своей критике стоического учения о категориях (VI 1, 25-31) обращает внимание именно на это противоречие, причем в качестве метода разрешения противоречия применяет понятия возможности и действительности. Грезер, анализируя плотиновские аргументы, находит их некорректными {157, 89-90}, поскольку понятие "нечто", лежащее в основе стоической системы категорий, Плотин считает обесцененным самими стоиками, называвшими все бестелесное "как бы бытием". Грезер полагает, что у стоиков "нечто", или "сущее", не входит в сферу квазибытия. Однако Плотин, как представляется, небезосновательно заметил, что если идеальность и "бытие вообще" м