Скачать 180.14 Кбайт
Категория бытия в классической западноевропейской философии
"Имущество", "наличность" и "собственность" – это и значит, что действительно имеется и представлено налицо какое-то содержание, собранное вокруг его владельца – некой "самости". Философское значение термина – "бытие", "сущность" – естественно вырастает из этого семантического куста. Ведь субстанциальное значение присуще самым обыденным его употреблениям (ср. использование "-wesen" в немецком языке или "-сть" в русском для субстантивации качеств или образования отвлеченных понятий).
Слово oysia можно переводить и как "бытие", так как это действительно сущее, и как "сущность", так как это устойчивая сердцевина явления, и даже как existentia, ибо это наличность и данность бытия. Поскольку "экзистенция" не выделялась в античной философии в самостоятельную категорию, соответствующий оттенок слова oysia следует особо подчеркнуть. Нерасчлененность смыслов в "oysia", пожалуй, удобнее всего передавать русским словом "сущность", если иметь в виду не только его узкошкольное употребление, но и смысловые возможности: сущее, насущное, присущее, существующее, существенное, а также существо, индивидуум. В предпринятом А. Ф. Лосевым терминологическом исследовании диалогов Платона прослеживаются закономерности употребления oysia и некоторых других онтологически значимых выражений: esti, hos esti, to onti on [17]. Его результаты говорят о том, что философское значение ряда выражений появляется постепенно, от диалога к диалогу, причем всегда соседствуя с обыденным, "наивно-реалистическим" словоупотреблением. Конечно, не всегда можно с уверенностью квалифицировать статус выражения, да и обычный смысл слова никогда не мешал греческим философам забираться с его помощью на "небесный хребет", но все же стремление Платона найти устойчивые термины для изменения своих онтологических интуиции, опереться на методически используемый набор языковых символов достаточно показательно. "Oysia, как недавно обозначавшая домашнее имущество, становится термином для обозначения смысловой сущности, a eidos и idea, обозначавшие чувственную видимость вещи, углубляются до степени обозначения явлений в уме, смысловой структуры вещи. Язык питает философию своими интуициями, и он же является органом осознания этих интуиции", – пишет А. Ф. Лосев {58, 361}.
Интересный образец осмысления языковых корней понятия oysia дает платоновский "Кратил" (401с-d), Отмечая мудрость "учредителей имен", Сократ приводит три варианта слова "сущность": oysia, essia, osia. Essia – более древний вариант – связана, полагает Сократ, с богиней Гестией [18], а также с названием жертвоприношения (thysia), поскольку, видимо, Гестии "учредители" приносили самые первые жертвы. "Те же, кто называют ее Осией, возможно, почти по Гераклиту считают, что все сущее движется... А началом и первопричиной они считают толчок ("толкаю" будет otheo)..." Здесь Платон, больше, чем кто-либо из греческих философов, уделявший внимание умственным распрям, дает изображение запечатлевшейся в языке борьбы идей, изображение, скорее всего, фантастическое, но все же остающееся фактом платоновского мышления. Гестия, богиня устойчивости и пребывания, мать богов, в чьем имени Платону слышится еще и "жертвоприношение", – это бытие, essia. Первотолчок, порождающий космос фисиологов с их "вихрями" и мир релятивистов, текучий и непознаваемый, – это osia.
Исследователи, выясняя семантику термина oysia, стремятся найти закономерности его употребления в разные периоды платоновского творчества и раскрыть его значения через эквиваленты современной гносеологии. Однако выводы, следующие из их же работ, убеждают в ограниченности такого рода анализа. При всей его бесспорной полезности понятие "бытие" рассматривается в нем лишь в рамках предписанных Платону правил, как языковых, так и логических. Но сам Платон не имел общей системы употребления того или иного термина и наполнял его конкретным значением в зависимости от контекста размышления вообще и диалога в частности. Полисемия и даже прямая двусмысленность не только не мешали ему выражать мысли, но и были непосредственной материей воплощения смысла. Это не значит, что язык Платона – беззаконный произвол. Скорее наоборот – постоянная рефлексия над возможностями слова, желание оставить открытыми его способности сопрягаться с разными, иногда весьма отдаленными от непосредственного, смысловыми порядками приводят к сознательному обыгрыванию неравенства слова самому себе [19]. Например, отмечая частое употребление oysia в смысле "истина" [20], мы вряд ли сможем принять этот факт в качестве поясняющего значение "сущности"; ведь "истина" в философии Платона так же нуждается в истолковании, как и "бытие"; подставляя понятие "реальность" вместо "бытия" [21], мы скорее усложняем интерпретацию, отбрасывая одни смысловые оттенки и привнося другие. Конечно, все эти приемы толкования необходимы, но следует смириться с тем, что Платон, тщательно выбирая слова для мыслей, оставляет себе право "беспорядочного" их употребления: oysia может относиться к тому, что, строго говоря, ее не имеет (то есть видимость, становление; напр.
Слово oysia можно переводить и как "бытие", так как это действительно сущее, и как "сущность", так как это устойчивая сердцевина явления, и даже как existentia, ибо это наличность и данность бытия. Поскольку "экзистенция" не выделялась в античной философии в самостоятельную категорию, соответствующий оттенок слова oysia следует особо подчеркнуть. Нерасчлененность смыслов в "oysia", пожалуй, удобнее всего передавать русским словом "сущность", если иметь в виду не только его узкошкольное употребление, но и смысловые возможности: сущее, насущное, присущее, существующее, существенное, а также существо, индивидуум. В предпринятом А. Ф. Лосевым терминологическом исследовании диалогов Платона прослеживаются закономерности употребления oysia и некоторых других онтологически значимых выражений: esti, hos esti, to onti on [17]. Его результаты говорят о том, что философское значение ряда выражений появляется постепенно, от диалога к диалогу, причем всегда соседствуя с обыденным, "наивно-реалистическим" словоупотреблением. Конечно, не всегда можно с уверенностью квалифицировать статус выражения, да и обычный смысл слова никогда не мешал греческим философам забираться с его помощью на "небесный хребет", но все же стремление Платона найти устойчивые термины для изменения своих онтологических интуиции, опереться на методически используемый набор языковых символов достаточно показательно. "Oysia, как недавно обозначавшая домашнее имущество, становится термином для обозначения смысловой сущности, a eidos и idea, обозначавшие чувственную видимость вещи, углубляются до степени обозначения явлений в уме, смысловой структуры вещи. Язык питает философию своими интуициями, и он же является органом осознания этих интуиции", – пишет А. Ф. Лосев {58, 361}.
Интересный образец осмысления языковых корней понятия oysia дает платоновский "Кратил" (401с-d), Отмечая мудрость "учредителей имен", Сократ приводит три варианта слова "сущность": oysia, essia, osia. Essia – более древний вариант – связана, полагает Сократ, с богиней Гестией [18], а также с названием жертвоприношения (thysia), поскольку, видимо, Гестии "учредители" приносили самые первые жертвы. "Те же, кто называют ее Осией, возможно, почти по Гераклиту считают, что все сущее движется... А началом и первопричиной они считают толчок ("толкаю" будет otheo)..." Здесь Платон, больше, чем кто-либо из греческих философов, уделявший внимание умственным распрям, дает изображение запечатлевшейся в языке борьбы идей, изображение, скорее всего, фантастическое, но все же остающееся фактом платоновского мышления. Гестия, богиня устойчивости и пребывания, мать богов, в чьем имени Платону слышится еще и "жертвоприношение", – это бытие, essia. Первотолчок, порождающий космос фисиологов с их "вихрями" и мир релятивистов, текучий и непознаваемый, – это osia.
Исследователи, выясняя семантику термина oysia, стремятся найти закономерности его употребления в разные периоды платоновского творчества и раскрыть его значения через эквиваленты современной гносеологии. Однако выводы, следующие из их же работ, убеждают в ограниченности такого рода анализа. При всей его бесспорной полезности понятие "бытие" рассматривается в нем лишь в рамках предписанных Платону правил, как языковых, так и логических. Но сам Платон не имел общей системы употребления того или иного термина и наполнял его конкретным значением в зависимости от контекста размышления вообще и диалога в частности. Полисемия и даже прямая двусмысленность не только не мешали ему выражать мысли, но и были непосредственной материей воплощения смысла. Это не значит, что язык Платона – беззаконный произвол. Скорее наоборот – постоянная рефлексия над возможностями слова, желание оставить открытыми его способности сопрягаться с разными, иногда весьма отдаленными от непосредственного, смысловыми порядками приводят к сознательному обыгрыванию неравенства слова самому себе [19]. Например, отмечая частое употребление oysia в смысле "истина" [20], мы вряд ли сможем принять этот факт в качестве поясняющего значение "сущности"; ведь "истина" в философии Платона так же нуждается в истолковании, как и "бытие"; подставляя понятие "реальность" вместо "бытия" [21], мы скорее усложняем интерпретацию, отбрасывая одни смысловые оттенки и привнося другие. Конечно, все эти приемы толкования необходимы, но следует смириться с тем, что Платон, тщательно выбирая слова для мыслей, оставляет себе право "беспорядочного" их употребления: oysia может относиться к тому, что, строго говоря, ее не имеет (то есть видимость, становление; напр.
|
|