Скачать 180.14 Кбайт
Категория бытия в классической западноевропейской философии
Четыре онтологических принципа в "Филебе" суть предел, беспредельное, смешение и причина смешения, которая соединяет не склонные к соединению принципы. Сама причина трактуется весьма неопределенно, но в общем выстраивается иерархия, в которой с уверенностью можно на первое место поставить благо как высшую причину (20d; 59е-61а; 65а), на второе - ум как творящую причину, который почти совпадает, по выражению Платона, с высшей причиной (31а), на третье, уже с меньшей вероятностью, душу (30d). Бытием в этой иерархии можно назвать в некотором смысле предел, в некотором - смесь, в наибольшей мере - ум, но высшая причина есть сверхбытие. Из 30b следует, что причина смеси, пребывая во всем, ни с чем не отождествляется и оказывается силой, сообщающей бытию жизнь и цельность. Отсюда мотив исцеления и врачевания, вплетающийся в онтологическую конструкцию. (Ср. место из "Политика" (293b-с), где врач стоит выше врачебного искусства, ибо может применить его к индивидуальности каждой ситуации; также "Законы", где врач делает все ради целого, ибо все возникло ради целого, чтобы осуществилось присущее его жизни блаженное бытие, 903b-с.) В "Тимее" бытие - также не высшая реальность, но лишь парадигма творения, над которой стоит творец (48е). С точки зрения "Тимея" эйдос уже не обладает собственной творческой силой. Но здесь не обязательно видеть противоречие с более ранними концепциями Платона, ведь общая постановка задачи, решаемой в ранних диалогах, не требовала детальной дифференциации уровней умопостигаемого мира; поэтому в эйдосе сливались и бытие и творец. Наглядный пример перехода от общего к конкретному уровню анализа, от достаточного в одних теоретических условиях к необходимому в других дает Платон в 48с-49а, где вводится понятие "третьего вида". Таким же образом и выделение из бытия творческой силы как высшей субстанции есть лишь движение от уровня к уровню в пределах единой теории.
Так же как и в "Филебе", не вполне определенным представляется соотношение "демиурга" и "ума"; во всяком случае, демиург не равен уму-парадигме и тождествен уму-творцу (47е). Ему приписываются черты, решительно отличающие его от безличного мира эйдосов: демиург благ и желает всему добра (29е-30а), ему присуща связующая сила (35b) и воля, стоящая выше рационального основания (41а). В свете различения творца и бытия особый оттенок принимает соотношение демиурга с материей. Если для эйдоса материя - ekmageion, пластическая масса, в которой отпечатывается образ, то для демиурга парадоксальным образом ее статус повышается, она - равноправный партнер "диалога" (47е-48а). Любопытно, что слово "сила" употребляется применительно к демиургу, когда речь идет об объединении частей мировой души; когда же описывается сочетание ума и материи (необходимости), то "сила" употребляется в отношении действия материи, ум, напротив, обращается к материи с разумным убеждением; их отношение - не только борьба, но и "сочетание". В данном тексте материя выступает как "необходимость" (anagke), и это показывает не только инертность материи, но и характер ее оппозиции: демиург свободен, его творчество не обусловлено внешней силой, внутреннюю же бессмысленно описывать в терминах необходимости. Таким образом, свобода, которую можно найти в космосе, свобода человеческого выбора, всегда присущая душе по природе (ср. также божественную игру в шашки, Legg. 903d-904е), имеет сверхкосмический образец.
Неясно, какова степень самостоятельности материи. Это одна из самых трудных проблем интерпретации Платона. При всем богатстве изобразительных средств "Тимей" именно на этот вопрос не дает ответа. Платок изображает характер сочетания творца и материи, показывает, что будет с миром без вмешательства демиурга (Politic. 269с-274d), но точной субординации этих начал не дает, и о ней можно лишь догадываться, сопоставляя учение о свободе создателя по "Тимею" и диалектику единого и иного по "Пармениду". Между тем от решения этой проблемы зависит ответ на исключительно важный для западноевропейской онтологии вопрос: в чем заключается причина зла и лжи, которые принципиально чужды природе бытия? У Платона мы не найдем указаний на материю как на источник зла или лжи, зато в "Софисте" ложь выводится из своекорыстного произвола некоторых душ, а небытие является лишь ее возможностью; в "Законах" (896d-897d) и во многих других диалогах, касающихся психологии, ответственность за зло возлагается на душу, как космическую, так и индивидуальную. Поэтому более обоснованным будет рассмотрение проблемы зла в контексте темы свободы, которая восходит к свободе творца, но, оставаясь свободой, может быть присвоена душой и употреблена для блага части, а не целого.
Еще одно изменение перспективы, возникшее вместе с постулированием "верхнего" предела бытия, связано с переоценкой созерцания истинного бытия, каковое вне темы трансценденции оценивалось как результат восхождения ума по ступеням логической необходимости. Эмоционально насыщенное описание такого результата в этом случае легко понять как черту поэтики Платона. Но принцип сверхсущего открывает другую сторону умозримого бытия: бытие - это чудо, thayma.
Так же как и в "Филебе", не вполне определенным представляется соотношение "демиурга" и "ума"; во всяком случае, демиург не равен уму-парадигме и тождествен уму-творцу (47е). Ему приписываются черты, решительно отличающие его от безличного мира эйдосов: демиург благ и желает всему добра (29е-30а), ему присуща связующая сила (35b) и воля, стоящая выше рационального основания (41а). В свете различения творца и бытия особый оттенок принимает соотношение демиурга с материей. Если для эйдоса материя - ekmageion, пластическая масса, в которой отпечатывается образ, то для демиурга парадоксальным образом ее статус повышается, она - равноправный партнер "диалога" (47е-48а). Любопытно, что слово "сила" употребляется применительно к демиургу, когда речь идет об объединении частей мировой души; когда же описывается сочетание ума и материи (необходимости), то "сила" употребляется в отношении действия материи, ум, напротив, обращается к материи с разумным убеждением; их отношение - не только борьба, но и "сочетание". В данном тексте материя выступает как "необходимость" (anagke), и это показывает не только инертность материи, но и характер ее оппозиции: демиург свободен, его творчество не обусловлено внешней силой, внутреннюю же бессмысленно описывать в терминах необходимости. Таким образом, свобода, которую можно найти в космосе, свобода человеческого выбора, всегда присущая душе по природе (ср. также божественную игру в шашки, Legg. 903d-904е), имеет сверхкосмический образец.
Неясно, какова степень самостоятельности материи. Это одна из самых трудных проблем интерпретации Платона. При всем богатстве изобразительных средств "Тимей" именно на этот вопрос не дает ответа. Платок изображает характер сочетания творца и материи, показывает, что будет с миром без вмешательства демиурга (Politic. 269с-274d), но точной субординации этих начал не дает, и о ней можно лишь догадываться, сопоставляя учение о свободе создателя по "Тимею" и диалектику единого и иного по "Пармениду". Между тем от решения этой проблемы зависит ответ на исключительно важный для западноевропейской онтологии вопрос: в чем заключается причина зла и лжи, которые принципиально чужды природе бытия? У Платона мы не найдем указаний на материю как на источник зла или лжи, зато в "Софисте" ложь выводится из своекорыстного произвола некоторых душ, а небытие является лишь ее возможностью; в "Законах" (896d-897d) и во многих других диалогах, касающихся психологии, ответственность за зло возлагается на душу, как космическую, так и индивидуальную. Поэтому более обоснованным будет рассмотрение проблемы зла в контексте темы свободы, которая восходит к свободе творца, но, оставаясь свободой, может быть присвоена душой и употреблена для блага части, а не целого.
Еще одно изменение перспективы, возникшее вместе с постулированием "верхнего" предела бытия, связано с переоценкой созерцания истинного бытия, каковое вне темы трансценденции оценивалось как результат восхождения ума по ступеням логической необходимости. Эмоционально насыщенное описание такого результата в этом случае легко понять как черту поэтики Платона. Но принцип сверхсущего открывает другую сторону умозримого бытия: бытие - это чудо, thayma.
|
|