В памяти, казалось бы, что-то есть. Но настоящая ли это память? Или это я уже позже, по ситуации присочинил – и в таком виде запомнил? Что-то со мной не то происходит... Ерунда какая-то. С тех пор, как с женой разошелся – все только хуже и хуже. Устал я. И в душе безнадёга. Абсолютно безнадежная безнадёга...

Я молчал. Прошло какое-то время. Потом Готанда заговорил опять.

– До каких пор, черт возьми, всё это – реальность? А с каких пор – только мой бред? Докуда всё правда, а откуда уже только игра? Я все время это понять хотел. И пока с тобой встречался, так и чувствовал: вот-вот пойму. С тех пор, как ты впервые о Кики спросил – все время надеялся: ты-то мне и поможешь этот бедлам разгрести. Открыть окно и проветрить всю мою затхлую жизнь... – Он опять сцепил пальцы перед собой и уставился на руки. – Только если я на самом деле Кики убил – ради чего? Зачем это мне понадобилось? Ведь она мне нравилась. Я любил с ней спать. Когда хреново было так, что хоть в петлю лезь, – они с Мэй были для меня единственной отдушиной. Зачем мне было ее убивать?

– А Мэй тоже ты убил?

Готанда очень долго молчал, продолжая разглядывать свои руки. А потом покачал головой:

– Нет. Мэй я, по-моему, не убивал. Слава богу, на ту ночь у меня железное алиби. С вечера до глубокой ночи я снимался в пробах на телестудии, а потом поехал с менеджером на машине в Мито. Так что здесь все в порядке. Если б не это – если бы никто не мог подтвердить, что я всю ночь провел в студии, – боюсь, я бы действительно терзался вопросом, не я ли убил Мэй. Но почему-то не покидает дикое чувство, будто в смерти Мэй тоже я виноват. Почему? Казалось бы, алиби есть, все в порядке. А мне все чудится, будто я чуть ли не сам ее задушил, вот этими руками. Будто она из-за меня умерла...

Между нами вновь повисло молчание. Очень долгое. Он по-прежнему разглядывал свои пальцы.

– Ты просто устал, – сказал я. – Только и всего. Я думаю, никого ты не убивал. А Кики просто пропала куда-то, и всё. Она и раньше любила исчезать неожиданно, еще когда со мной вместе жила. Это не в первый раз. А у тебя просто комплекс вины. Когда плохо, начинаешь винить себя в чем попало. И подстраивать всё на свете под свои обвинения.

– Нет. Если бы только это. Все не так просто... Кики я, кажется, и в самом деле убил. Бедняжку Мэй не убивал. Но смерть Кики – моих рук дело. Это я чувствую. Вот эти пальцы до сих пор помнят, как ее горло сжимали. И как лопату держали, полную земли. Я ее убил, реально. Реальнее не придумаешь...

– Но зачем тебе ее убивать? Никакого же смысла!

– Не знаю, – сказал он. – Тяга к саморазрушению. Есть у меня такое. С давних пор. Стресс накапливается – и я проваливаюсь туда, внутрь. В зазор между мной настоящим – и тем, кого я играю. Этот чертов зазор я сам в себе вижу отчетливо. Огромная трещина – словно земля под ногами распахивается. Ноги разъезжаются – и я лечу туда, в эту пропасть. Глубокую, темную – хоть глаз выколи... Когда это случается, я вечно что-нибудь разрушаю. Потом спохватываюсь – а ничего уже не исправить. В детстве часто было такое. Постоянно что-то крушил или разбивал. Карандаши ломал. Стаканы бил. Модели из конструктора ногами топтал. Зачем – не знаю. Пока маленький был, на людях такого себе не позволял. Только если один оставался. Но уже в школе, классе в третьем, друга с обрыва столкнул. Зачем? Черт меня разберет. Опомнился – приятель внизу валяется. Слава богу, обрыв невысокий был. Парень легкими ушибами отделался, скандал замяли. Да и он сам думал, что я нечаянно. Никому ведь и в голову не приходило, что я могу такое намеренно вытворять. Знали бы они!.. Сам-то я понимал, что делаю. Своей рукой, сознательно своего же друга с обрыва скинул. И таких подвигов у меня в жизни – хоть отбавляй. В старших классах почтовые ящики поджигал. Тряпку горящую засуну в щель – и бежать. Подлость, лишенная всякого смысла. Я это понимаю – и все равно делаю. Не могу удержаться. Может, через такие бессмысленные подлости я пытаюсь вернуться к самому себе? Не знаю. Что делаю – не осознаю. Но ощущение того, что уже натворил, в памяти остается. Раз за разом эти ощущения прилипают к пальцам, как пятна. Как ни старайся – не отмыть никогда. До самой смерти... Не жизнь, а сплошное дерьмо. Не могу больше...

Я вздохнул. Готанда покачал головой.

– Только как мне всё это проверить? – продолжал он. – Никаких доказательств, что я убийца, у меня нет. Трупа нет. Лопаты нет. Брюки землей не испачканы. На руках никаких мозолей. Да и вообще – рытьём одной могилки мозолей не заработаешь. Где закопал – тоже не помню... Ну, пойду я в полицию, признаюсь во всем – кто мне поверит? Трупа нет – значит, нет и убийства. Даже моральный ущерб возмещать будет некому. Она исчезла. И это все, что я знаю... Сколько уж раз я собирался тебе обо всем рассказать! Язык не поворачивался. Боялся, расскажу – и между нами что-то пропадет. Понимаешь, пока мы с тобой встречались, я вдруг научился расслабляться как никогда. Больше не чувствовал своего зазора, не разъезжались ноги... Для меня это – страшно важная вещь. Я не хотел терять наши отношения.