Юки подозрительно засопела.

Он спросил, какой работой я занимаюсь.

Заказной писатель, ответил я.

Моя работа, похоже, его заинтересовала. Видно, решил, что мы – братья по духу, связанные общей профессией. И поинтересовался, что именно я пишу.

Что угодно, сказал я. Что закажут – то и пишу. Примерно как разгребать сугробы в пургу.

– Разгребать сугробы... – повторил он и, состроив серьезную мину, надолго задумался. Будто не очень хорошо понял то, что услышал. Я уже колебался, не рассказать ли ему подробнее о том, как разгребают сугробы, но тут в комнату вошла Амэ, и наш разговор закончился.



* * *

Одета Амэ была очень просто: полотняная рубаха с короткими рукавами, потертые белые шорты. На лице никакой косметики, волосы – в таком беспорядке, будто она только что проснулась. И тем не менее, она смотрелась дьявольски привлекательно. Аристократическая надменность, которую я подметил еще в ресторане отеля на Хоккайдо, по-прежнему проступала в каждом ее движении. Едва она вошла в комнату, все мгновенно почувствовали, насколько ее жизнь отличается от прозябания остальных. Ей не нужно было ничего объяснять или показывать: разница была понятна с первого взгляда.

Ни слова не говоря, она подошла к Юки, запустила пальцы ей в волосы, долго трепала их, пока совсем не разлохматила, а потом прижалась носом к ее виску. Юки не выказала большого интереса, хотя особо и не сопротивлялась. Лишь когда все закончилось, тряхнула головой пару раз, восстанавливая прическу. И уперлась бесстрастным взглядом в цветочную вазу на стеллаже. И все же бесстрастность еебыла совсем иной, нежели унылое безразличие, с которым она озиралась в доме отца. Сейчас, несмотря ни на что, в ней сквозило нечто искреннее и живое. Определенно, мать и дочь вели между собой некий бессловесный диалог, не понятный никому, кроме них самих.

Амэ и Юки. Дождь и снег. И в самом деле, странно, подумал я снова. Ну, в самом деле, что это за имена? Прав Хираку Макимура, прогноз погоды какой-то. Родись у них еще один ребенок – интересно, как бы его назвали?

Амэ и Юки не сказали друг другу ни слова. Ни “здравствуй”, ни “как поживаешь”. Просто – мать взъерошила волосы дочери, ткнулась ей носом в висок и всё. Затем подошла ко мне, уселась рядом на диван, достала из кармана пачку “сэлема”, вытянула сигарету и прикурила от картонной спички. Поэт принес откуда-то пепельницу и элегантно, почти неслышно поставил на стол. Будто вставил красивую метафору в нужную строчку стихотворения. Амэ бросила туда спичку, выдула струйку дыма и шмыгнула носом.

– Простите. Никак от работы оторваться не могла, – сказала она. – Характер у меня такой: не могу останавливаться на середине. Потом захочешь продолжить – ничего не получается...

Поэт принес Амэ стакан, одной рукой ловко откупорил банку и налил ей пива. Несколько секунд она наблюдала, как оседает пена, после чего залпом выпила полстакана.

– Ну, и сколько вы собираетесь пробыть на Гавайях? – спросила она меня.

– Трудно сказать, – ответил я. – Я пока ничего не планировал. Но, наверное, с неделю. Я ведь сейчас в отпуске. Скоро в Японию возвращаться – и опять за работу...

– Побыли бы подольше. Здесь ведь так хорошо!

– Да, конечно... Здесь хорошо, – пробормотал я в ответ. Черт знает что. Похоже, она меня совершенно не слушала.

– Вы уже ели? – спросила она.

– В дороге сэндвич перехватил, – ответил я.

– А у нас что сегодня с обедом? – спросила она поэта.

– Насколько я помню, ровно час назад мы ели спагетти, – медленно и очень мягко ответил тот. – Час назад было двенадцать пятнадцать. Нормальные люди называют это обедом... Как правило.

– В самом деле? – рассеянно спросила Амэ.

– В самом деле, – кивнул поэт. И, повернувшись ко мне, улыбнулся. – Она за работой совсем от реальности отключается. Когда ела в последний раз, где что делала – всё забывает начисто. Память в чистый лист бумаги превращается. Нечеловеческая самоотдача...

Про себя я подумал, что это, пожалуй, уже не самоотдача, а пример прогрессирующей шизофрении – но, разумеется, вслух ничего не сказал. Просто сидел на диване, молчал и вежливо улыбался.

Довольно долго Амэ отсутствующим взглядом буравила стакан с пивом, потом словно о чем-то вспомнила, взяла стакан и отхлебнула глоток.

– Знаешь, может, мы и обедали, только опять есть хочется. Я ведь сегодня даже не завтракала! – сказала она.

– Послушай. Я понимаю, что все время ворчу, но... Если вспомнить реальные факты, сегодня в семь тридцать утра ты съела огромный тост, грейпфрут и йогурт, – терпеливо объяснил ей Дик Норт. – А потом сказала: “Объедение!” И еще сказала: “Вкусный завтрак – отдельный праздник в жизни”.

– Ах, да... Что-то было такое, – сказала Амэ, почесывая кончик носа. И задумалась, все так же рассеянно глядя в пространство перед собой. Прямо как в фильме Хичкока, подумал я. Чем дальше, тем меньше понимаешь, что правда, что нет. И все сложнее отличить нормального человека от сумасшедшего.

– Ну, в общем, у меня все равно в желудке пусто, – сказала Амэ.