Прямо не знаю, что делать...

Готанда отхлебнул еще пива и вытер салфеткой губы.

– К себе на Адзабу я ее привести не могу. Газетчики моментально застукают. Уж не знаю, как они это делают, – но разнюхают, это факт. Уехать вдвоем в путешествие тоже не можем. Столько выходных сразу мне никто не даст. Но главное – куда бы ни поехали, нас сразу узнают. Для всех вокруг наши отношения – товар на продажу. Вот и получается: кроме дешевых мотелей, встречаться нам больше негде. В общем, не жизнь, а... – Прервавшись на полуслове, Готанда посмотрел на меня. И улыбнулся. – Ну вот, снова жалуюсь тебе на жизнь...

– Да ладно тебе. Выговаривайся. А я послушаю. Мне сегодня больше охота слушать, чем говорить.

– Ну, не только сегодня. Ты мои жалобы всегда слушал. А я твои – ни разу. На свете вообще мало людей, которые слушают. Все хотят говорить. Даже если особо не о чем. Вот и я такой же...

Джаз-бэнд заиграл “Hello, Dolly”. Пару минут мы с Готандой молчали, слушая музыку.

– Еще пиццы не хочешь? – предложил он. – По половинке мы бы запросто проглотили. Прямо не знаю, что сегодня со мной. Весь день есть хочу – сил нет.

– Давай. Я тоже никак не наемся.

Он сходил к стойке и заказал пиццу с анчоусами. Вскоре заказ принесли, и с минуту мы снова молчали, пока не умяли каждый по половинке. Студенты вокруг продолжали натужно орать. Оркестр доиграл последнюю композицию. Зачехлив банджо, трубу и тромбон, музыканты ушли, и на сцене осталось одно пианино.

Мы прикончили пиццу и помолчали еще немного, глядя на опустевшую сцену. После музыки человеческие голоса звучали неожиданно жестко. Очень неясной, переменчивой жесткостью. Будто что-то мягкое вынуждено ожесточиться – не по своей воле, в силу каких-то внешних причин. Приближаясь к тебе, оно кажется очень холодным и твердым. Но, коснувшись, вдруг обнимает очень мягкой теплой волной. И теперь эти мягкие волны раскачивали моё сознание. Мягко накатывались, обнимали мой мозг – и отползали обратно. Раз за разом, волна за волной. Я сидел и прислушивался, как эти волны шумят. Мой мозг уплывал куда-то. Далеко-далеко от меня. Далекие-далекие волны бились в далекий-далекий мозг...

– Зачем ты убил Кики? – спросил я Готанду. Я не хотел его спрашивать. Вырвалось как-то непроизвольно.

Он уставился на меня таким взглядом, каким обычно пытаются различить что-нибудь на горизонте. Его губы чуть приоткрылись, обнажив узкую полоску белоснежных зубов. Так он сидел, не двигаясь, очень долго. Шум в моей голове то усиливался, то стихал. Чувство реальности то покидало меня, то возвращалось обратно. Я помню его безупречные пальцы, так красиво сцепленные на столе. Когда чувство реальности уходило, эти пальцы казались мне изящной лепкой.

Потом он улыбнулся. Очень спокойной улыбкой.

– Я – убил – Кики? – переспросил он медленно, слово за словом.

– Шутка, – сказал я, улыбнувшись в ответ. – Я просто так спросил... Почему-то спросить захотелось.

Готанда перевел взгляд на стол и начал разглядывать собственные пальцы.

– Да нет, – возразил он. – Какие шутки? Вопрос очень важный. Нужно обдумать его как следует. Убил ли я Кики? Это стоит очень серьезно обмозговать...

Я посмотрел на него. Его губы улыбались, но глаза оставались серьёзными. Он не шутил.

– Зачем тебе убивать Кики? – спросил я у него.

– Зачем мне убивать Кики? Я не знаю, зачем. Зачем бы я стал убивать Кики, а?

– Эй, перестань, – рассмеялся я. – Ничего не понятно. Так ты убил Кики – или не убивал?

– Ну я же говорю, тут подумать надо. Убил я Кики или не убивал? – Готанда отхлебнул пива, поставил кружку и оперся щекой на руку. – Я не уверен. Понимаю, как это по-дурацки звучит. Но это правда. Нет у меня на этот счет никакой уверенности. Иногда мне кажется, что я ее задушил. Там, у себя дома – взял и задушил. Кажется мне. Иногда. Почему? С чего бы я в собственном доме оставался с нею наедине? Я ведь никогда этого не хотел! Ерунда какая-то. Ничего не помню, хоть режь. В общем, мы сидели с ней вдвоем у меня дома... А ее труп я увез на машине и похоронил. Где-то в горах. Но видишь ли, в чем дело. Я не уверен, что это было в реальности. Нет ощущения, что всё случилось на самом деле. Кажется, что было. А доказать не могу. Все время об этом думал. Бесполезно. Никак понять не могу. Самое важное проваливается в пустоту. Хоть бы улики какие-то оставались! Скажем, лопата. Если я труп закопал – значит, была лопата, верно? Найду лопату – пойму, что всё это правда. Только и здесь ерунда получается. В голове ошмётки какие-то, вроде воспоминаний... Будто я лопату купил в какой-то лавке для садоводов. Яму выкопал, труп схоронил. А лопату... Лопату, кажется, выкинул. Кажется, понимаешь? А в деталях ничего не помню, хоть убей. Ни где эта лавка была, ни куда лопату выкидывал. Никаких доказательств. И, самое главное: где же я труп закопал? Помню, что в горах, – и больше ничего. Словно лоскутки какого-то сна, картинки разорванные. Только начинаешь понимать что-нибудь, картинка тут же – раз! – и на другую меняется. Полный хаос. По порядку ничего отследить не удается.