.. Очень хотелось встать и заявить это во всеуслышание. Но не было смысла. Никто и слушать бы меня не стал. Для этой гиперсемейки я – очередной “дальний родственник”, и права голоса мне пока не дали.

Облако над горизонтом, не изменив очертаний, сдвинулось немного вверх. Казалось, проплыви под ним небольшое судно – так и зацепило бы мачтой. Гигантский череп огромного питекантропа. Вывалившийся из щели между эпохами в это небо над Гонолулу. “Похоже, мы с тобой братья!” – мысленно сказал я ему.

Разделавшись с сэндвичами, Амэ встала, подошла к дочери и, вновь запустив ладонь ей в волосы, потрепала их еще немного. Юки бесстрастно разглядывала кофейную чашку на столе.

– Роскошные волосы, – сказала Амэ. – Всю жизнь хотела себе такие. Густые, блестящие, длинные... А у меня чуть что – сразу дыбом торчат. Хоть не прикасайся к ним вообще! Правда, Принцесса? – И она снова ткнулась носом дочери в висок.

Дик Норт убрал со стола пустые пивные банки и тарелку. И поставил музыку – что-то камерное из Моцарта.

– Еще пива? – предложил он мне.

– Хватит, пожалуй, – ответил я.

– Ну, что... Сейчас я хотела бы поговорить с Юки, – произнесла Амэ ледяным тоном. – Семейные разговоры. Мать с дочерью, с глазу на глаз. Поэтому – Дик, ты не мог бы показать ему наши пляжи? Часа хватит, я думаю...

– Конечно, почему нет! – ответил поэт, вставая с дивана. Поднялся и я. Поэт легонько поцеловал Амэ в щеку, надел белую парусиновую шляпу и зеленые очки от солнца. – Мы погуляем, вернемся через часок. А вы тут разговаривайте в свое удовольствие. – И он тронул меня за локоть: – Ну что, пойдемте? Здесь отличные пляжи.

Юки чуть пожала плечами и посмотрела на меня с каменной физиономией. Амэ вытянула из пачки “сэлема” третью сигарету. Оставив их наедине, мы с одноруким поэтом вышли в душный солнечный полдень.



* * *

Я сел за баранку “лансера”, и мы прокатились до побережья. Поэт рассказал, что с протезом водит машину запросто, но без особой необходимости старается протез не надевать.

– Ощущаешь себя неестественно, – пояснил он. – Наденешь – и успокоиться не можешь. Удобно, конечно. Но чувствуется дисгармония. Природе вопреки. Так что по мере возможности я приучаю себя обходиться в жизни одной рукой. Использовать свое тело, пусть даже и не полностью...

– А как вы режете хлеб? – все-таки не удержался я.

– Хлеб? – переспросил он и задумался, словно не понял, о чем его спрашивают. И лишь потом наконец сообразил. – А! Что я делаю, когда его режу? Ну да, закономерный вопрос. Нормальным людям, наверное, и правда трудно понять... Но это очень просто. Так и режу – одной рукой. Конечно, если держать нож, как обычно, ничего не получится. Весь фокус в том, как захватывать. Хлеб придерживаешь пальцами, а по нему туда-сюда лезвие двигаешь... Вот так!

Он продемонстрировал мне на пальцах, как это делается – но я, хоть убей, не смог представить, как такое возможно на самом деле. Однако именно этим способом он резал хлеб куда качественнее, чем обычные люди двумя руками.

– Очень неплохо получается! – улыбнулся он, увидев мое лицо. – Большинство обычных дел можно делать одной рукой. В ладоши, конечно, не похлопаешь... Но от пола отжаться можно и на турнике подтянуться. Вопрос тренировки. А вы что думали? Как я, по-вашему, должен был резать хлеб?

– Ну, я думал, ногой как-нибудь помогаете…

Он громко, от всей души рассмеялся.

– Вот это забавно! – воскликнул он. – Хоть поэму сочиняй. Про однорукого поэта, который резал хлеб ногой... Занятные получатся стихи.

И с этим я не смог ни поспорить, ни согласиться.



* * *

Проехав довольно далеко вдоль берега по шоссе, мы остановились, вышли из машины, купили шесть банок холодного пива (поэт, широкая душа, заплатил за все), после чего отыскали на пляже местечко поукромнее и стали пить пиво, развалясь на песке. В такую жару сколько пива ни пей, захмелеть не удается, хоть тресни. Пляж оказался не очень гавайский. Повсюду зеленели какие-то низкие пышные деревца, а линия берега петляла и извивалась, местами переходя в невысокие скалы. Но, по крайней мере, не похоже на рекламную окрытку – и слава богу. Неподалеку стояли сразу несколько миниатюрных грузовичков, – семьи местных жителей вывезли детей искупаться. В открытом море десяток ветеранов местного сёрфинга состязались с волной. Череповидное облако дрейфовало там же, где раньше, и стаи чаек плясали в небе вокруг него, как хлопья пены в стиральной машине. Мы пили пиво, лениво разглядывая этот пейзаж, и время от времени болтали о том о сем. Дик Норт поведал мне, как безгранично он уважает Амэ. “Вот кто настоящий художник!” – сказал он убежденно. Говоря об Амэ, он то и дело срывался с японского на английский. На японском выразить свои чувства как следует не удавалось.

– После встречи с ней мое отношение к стихам полностью изменилось. Ее фото, как бы сказать... просто раздевает поэзию догола. То, для чего в стихах мы так долго подбираем слова, прядем из них какую-то запутанную пряжу, в ее работах проступает в одно мгновенье! Моментальный embodiment.